— Трое из них. Нам известно о человеке, который лежит у вас в сенном сарае, лишь то, что его настигла такая же участь…

— И у всех них были такие же изуродованные лица?

— Кроме второго, эмиссара Папы. Его смерть, как вы понимаете, вызвала бурную реакцию в Риме. И все же две первые смерти — настоящая головоломка для нас. Похоже, обоих мужчин жгли огнем, по крайней мере это можно предположить по их огрубевшей черноватой плоти. Однако пламя не тронуло одежду… Неужели их раздели, а после пытки вновь одели? Такое представляется маловероятным.

«Значит, был еще один до того, как я нашел труп на лужайке», — сделал вывод Клеман. Действительно, огонь пощадил одежду того человека, равно как волосы на голове и теле.

— Нам не удалось обнаружить послание, которое он вез. Это послание было написано матерью аббатисой Клэре. Она призналась нам в этом, но отказалась поведать о его содержании. По ее словам, два других монаха никогда не появлялись в аббатстве. Что касается того человека, который лежит в вашем сенном сарае, мы его описали ей в нескольких словах, но это не вызвало у аббатисы никаких воспоминаний. На сегодняшний день мы почти ничего не знаем о них.

— Тем не менее вы утверждаете, что речь идет о монахах.

— В самом деле.

— Но откуда такая уверенность?

— Эта подробность касается лишь допросчиков, — ответил бальи учтивым, но твердым тоном.

«Тонзура», — тут же подумал Клеман.

Аньес поняла это предупреждение бальи. Она молча сидела в течение нескольких минут. Когда Аньес заговорила, ее тон изумил ребенка, притаившегося за дверью. Он вдруг стал сухим, не допускающим возражений:

— К чему вы клоните, мессир бальи?

— Что такое, мадам?

— У меня странное чувство, что вы лукавите.

Воцарилось молчание, вызвавшее у Клемана беспокойство. Монж де Брине был всесильным человеком. Свою должность и власть он получил непосредственно от могущественнейшего графа Артюса д’Отона. Другу юности короля Филиппа хватило здравого смысла отказаться от милостей, которые, как он знал, были недолговечными, чтобы полностью посвятить себя управлению своими владениями. То, что он занялся собственными делами, позволило графу сохранить дружбу монарха, который расценивал поведение Артюса как бескорыстное чувство собственного достоинства, хотя речь шла лишь о предосторожности по политическим мотивам, и превратить свое небольшое графство в одно из самых богатых графств Франции. Вскоре Клеман успокоился. С проницательностью Аньес мог сравниться лишь ее ум. Вероятно, она раскусила своего собеседника, раз выбрала такую стратегию.

— Что такое, мадам? — повторил он.

— Полно, мсье, сделайте милость, не стоит меня недооценивать. Представляется вполне очевидным, что на этого горемыку зверь не нападал. И вы, как и я, в этом убеждены. Я не видела других жертв, но ваше присутствие здесь служит мне доказательством. Эти мужчины, по крайней мере трое из них, были убиты, а их убийца или убийцы постарались скрыть следы преступления, изуродовав когтями лица своих жертв.

«Весьма неумело», — поправил Аньес Клеман со своего поста наблюдения. Вновь воцарилась тишина, на этот раз более короткая. Затем Монж де Брине признался:

— Да, я действительно пришел к такому выводу.

— Но тогда почему вы так поспешно приехали ко мне? Ведь вы прискакали в сопровождении трех ваших помощников не только для того, чтобы осмотреть изуродованное тело, которое разлагается в сенном сарае. Каким образом эти убийства касаются Суарси и его хозяйки? Ну же, мсье, скажите правду.

— Правда… — заколебался бальи, — правда, мадам, заключается в том, что мы обнаружили букву, написанную на земле под трупами двух жертв. Сейчас мои люди обыскивают колючие заросли, которые им показал Жильбер из вашего дома, чтобы убедиться в… отсутствии буквы.

Боже мой, это буква А,которую он импульсивно затер на земле рукой!

— Буква? Какая буква? — спросила Аньес.

— Буква алфавита. Буква А.

— А? Понимаю… как в «Аньес»?

— Да, или в других словах или именах, уверяю вас.

Неуместный смех оборвал его слова. Дама де Суарси быстро овладела собой, а потом добавила:

— Множество… Я могу не раздумывая назвать вам штук тридцать! Что, мсье? Вы полагаете, что я рыщу по лесу с «кошками» и нападаю на мужчин, которые раза в два сильнее меня, если судить по телосложению того, кто сейчас лежит в моих службах? Тогда надо уж предположить, что я была довольно близко знакома с моими жертвами, поскольку они знают меня и без колебаний называют мое имя. Если бы положение было не столь серьезным, ваши догадки выглядели бы просто забавными. Наконец, если я могу себе позволить сделать такое замечание, я была бы последней дурой, если бы стала поступать подобным образом.

— Я вас не понимаю.

— Тем не менее все очень просто. Итак, я чудовище, жаждущее крови, только не знаю, по какой причине. Предположим. Я… Я не знаю, что я на самом деле делаю, но так или иначе я убиваю этих людей. Тем не менее я стараюсь скрыть следы своих преступлений и представить их как нападения дикого зверя. Медведя, например, ведь они водятся в наших лесах. Но неужели я настолько глупа, что, имитируя нападения зверя, я обезображиваю когтями только лицо и ничто другое, даже одежду? Любой крестьянин или охотник сразу бы все понял. Даже ваш чурбан сержант не попался на эту удочку! Это был не зверь! Это понял бы и пятилетний ребенок. Вот что я имела в виду. Убийца — он умственно отсталый или гораздо хитрее, чем вы думаете.

— На что вы намекаете, мадам?

— Я ни на что не намекаю, я утверждаю. Я утверждаю, что этот подлый преступник, напротив, хотел привлечь внимание к совершенным им убийствам. К тому же вы не находите странным, что все четыре трупа были обнаружены довольно быстро? Два месяца, говорите вы. А ведь я убеждена, что множество других, скинутых в овраги, спрятанных в пещерах, утопленных, брошенных в реки на корм рыбам или сожженных, никогда не будут обнаружены. Согласитесь, что это дело шито слишком толстыми нитками.

Клеман не видел, как на губах бальи заиграла улыбка. Бальи был удивлен, но не потому, что женщина продемонстрировала ему способность мыслить и живость своего ума, которые он мог бы пожелать многим мужчинам, — в конце концов супруга бальи Жюльена была его самым главным советчиком, — но скорее потому, что она без колебаний, открыто возражала ему. Он встал, чтобы откланяться, и игривым тоном произнес:

— Мадам, вы доставите удовольствие графу д’Отону, моему хозяину. Он пришел к тому же выводу, что и вы. Итак, мы имеем дело с четырьмя трупами, трое из которых монахи — а не исключено, что и все четверо, кто знает, — и повторяющейся буквой, написанной, возможно, жертвами, возможно, тем, кто на них напал.

Улыбка погасла на губах бальи. Ее сменила горькая складка, выдававшая его растерянность.

— Еще одна подробность, о которой я не решался вам сказать…

Бальи вынул из кожаного мешочка небольшой квадратик из бледно-голубой ткани и развернул его на глазах у Аньес:

— Вы узнаете этот батистовый платок, мадам? В уголке вышиты ваши инициалы.

Мабиль или сам Эд. Клеман был в этом уверен. Сводный брат Аньес мог украсть этот платок во время своего последнего визита.

— Действительно, это мой платок, — согласилась Аньес.

— Мы нашли его висящим на нижней ветке, в туазе от второй жертвы.

— Таким образом, я не только кровожадная и очень глупая, но еще и неловкая. Ведь я бежала по лесу, сжимая в одной руке платок, а в другой — «кошки»! Какого же вы нелестного обо мне мнения, мсье.

— О… Разумеется, нет, мадам. Надо быть сумасшедшим, чтобы так думать, — любезно возразил Монж де Брине. — Я должен уезжать, до Отона путь далек. Всего доброго, мадам. Прошу вас… Я сам найду дорогу к своей лошади.

Клеман слышал, как шаги бальи удалялись в сторону высокой двери, выходившей во двор. Вдруг шаги замерли:

— Мадам… Признаюсь вам, я еще не уверен в своих выводах. Но если ваши слова найдут подтверждение, не лишне будет посоветовать вам проявлять осторожность.