Аббатиса устроила гонца как можно удобнее и отперла другую дверь, ведущую в коридор. Она осторожно выглянула в проем, желая убедиться, что никого не встретит на своем пути, затем вышла и быстро запрела за собой дверь. Она быстро двигалась по направлению к кухне, чтобы взять там кувшин с водой, буханку хлеба, немного сыра и несколько ломтиков копченого сала, ведь гонец должен был немного подкрепиться и восстановить свои силы после долгого пути. Она кралась словно воровка, прижимаясь к стенам, прислушиваясь к каждому звуку. Она боялась, что ее застигнут врасплох.

Позади раздался радостный голос. Аббатиса обернулась, невероятным усилием воли заставив себя улыбнуться в ответ на слова Иоланды де Флери, сестры-лабазницы. Молодую женщину сопровождала Адель де Винье, хранительница зерна. Иоланда де Флери была маленькой, кругленькой, все время пребывала в хорошем настроении, которое, казалось, ничто не могло испортить. Она спросила:

— Матушка, куда вы так спешите? Можем ли мы избавить вас от хлопот?

— Нет, дорогие дочери. Меня охватила неожиданная, но сильная жажда. Это из-за хозяйственных книг, несомненно. К тому же, дойдя до кухни, я разомну ноги.

Элевсия проводила взглядом женщин, исчезнувших за поворотом коридора. Конечно, она была уверена в своих сестрах, даже в послушницах, и в большинстве прислужниц-мирянок, посвятивших свою жизнь служению Господу. Несомненно, она могла бы разделить бремя тайны с некоторыми из них. Например, с Жанной д’Амблен, верной среди верных, образованной, не питающей иллюзий относительно мира, но все же сохранявшей оптимизм. Все эти достоинства, а также твердость характера побудили Элевсию доверить ей опасную миссию казначеи [30]. Аделаида Кондо тоже была союзницей. Ее окрестили под этой фамилией после того, как девочку нашел бондарь на опушке леса Кондо. Ей было всего несколько недель, две или три, никак не больше. Мужчина, которого такая находка вовсе не обрадовала, принес младенца в Клэре. Он мог бы пройти мимо, но жалобный писк голодного младенца растрогал бондаря. Аделаида, хотя совсем юная и очень впечатлительная, не раз доказывала свое достойное похвалы упорство, подкрепленное непоколебимой верой. Бланш де Блино, благочинная, которая помогала аббатисе и исполняла обязанности приора, уже давно была ее наперсницей. Бланш была очень пожилой женщиной, что служило весомым козырем: она забывала многое из того, что ей рассказывали. Даже Аннелета Бопре, сестра-больничная, несмотря на свою сварливость, входила в число тех, на кого Элевсия могла рассчитывать. И напротив, аббатиса немного опасалась Берты де Маршьен, экономки [31], которая занимала эту должность, внушавшую всем страх, еще до прихода Элевсии в аббатство. Даже внешнее благочестие не могло скрыть язвительный характер Берты. У нее, некрасивой бесприданницы, не было иного выхода, кроме как уйти в монастырь. Конечно, будь ее воля, она отдала бы предпочтение миру [32].

Нет, решительно нет… Тайна всегда защищена надежнее, если о ней никому не известно. А потом, по какому праву она будет докучать этим женщинам, по-дружески относящимся к ней, опасными откровениями, взваливать на них столь тяжелое бремя? Это было бы верхом эгоизма. Ни одна из сестер не должна видеть этого человека. Он покинет монастырь так же, как пришел, как тайна, вызывающая беспокойство.

Элевсия срезала свой путь на кухню, пройдя через гостеприимный дом [33], расположенный между банями и хранилищем вина. За исключением Тибоды де Гартамп, сестры-гостиничной [34], и, возможно, Жанны д’Амблен, не давших монашеского обета, аббатиса вряд ли могла здесь кого-либо встретить в этот час. Она не заметила маленькой тени, притаившейся за одной из колонн, обрамлявших вход в учебный зал.

Клеман колебался. Ему было стыдно за то, что он инстинктивно спрятался. Поведение матери аббатисы вызывало у него изумление. Зачем так осторожничать, скрытничать в собственном монастыре?

Вернувшись в свой кабинет, Элевсия де Бофор села за массивный дубовый стол. Кончиком указательного пальца она отодвинула от себя письмо. Листок хранил следы двух сгибов и казался безобидным, затерявшись среди хозяйственных тетрадей, в которые мать аббатиса скрупулезно записывала все события, происходившие в их жизни: пожертвования, урожай, количество бочек и качество вина, хранившегося в подвале, кубометры срубленного, полученного, преподнесенного в дар леса, рождения или убыль в голубятне, объем навоза, предназначенного для удобрения земли, имена посещенных больных или умерших, собранные налоги, меню сестер и выдача им нового белья. Еще полчаса назад эта работа раздражала ее. Она отлынивала от нее, спрашивая себя, какую пользу могут когда-нибудь принести эти бесконечные перечисления, которые она так старательно записывала. Полчаса назад она еще не знала, что вскоре будет тосковать по этой неблагодарной работе. В течение этого крошечного получаса ее мир рухнул, а она даже не заметила предвестников катастрофы, нарушившей покой ее кабинета.

На аббатису навалилась жуткая печаль. Она, бессильная, присутствовала при разграблении этой тихой гавани, укрывавшей ее вот уже пять лет.

Все эти образы, которые ей удалось обуздать, вернее изгнать… Все эти чудовищные ночные кошмары, неужели они вновь станут ее преследовать? Непонятные сцены, такие жестокие, такие кроваво-красные, такие ужасающие, вновь возникли в ее воображении, а она не могла их прогнать. Когда-то она думала, что обезумела, что демон насылал ей адские видения, чтобы мучить ее. Ничто не спасало ее от этих леденящих душу галлюцинаций. Она ночи напролет молила Пресвятую Деву избавить ее от этих кошмаров. Когда она ушла в монастырь, Пресвятая Дева исполнила ее просьбу. Ей почти удалось напрочь забыть о них. Неужели они снова повторятся? Лучше умереть, чем вновь пережить это.

На пыточном ложе на животе лежала женщина. На пол медленно стекала кровь из ее иссеченной спины. Женщина стонала. Ее длинные светлые волосы слиплись от пота и крови. Чья-то рука скользила по изможденной плоти и сыпала в раны грязно-серый порошок. Женщина забилась в конвульсиях потом стихла, потеряв сознание. Вдруг Элевсия увидела ее мертвенно-бледный профиль. Она. Это была она сама. Именно это видение прежде преследовало ее ночь за ночью в течение многих месяцев. И тогда Элевсия решила постричься в монахини.

Это было всего лишь ужасным воспоминанием. Необходимо себя в этом убедить, неоднократно повторяя. Сердце было готово вырваться у нее из груди. Она взяла послание кончиками пальцев и заставила себя успокоиться. В десятый раз она прочитала:

Сегодня ее настигло то, чего она опасалась на протяжении многих лет.

Что ответить на этот ультиматум? Могла ли она притвориться, будто ничего не знает, ничего не понимает? Что за глупость! Что значила ее кровь по сравнению с другой, божественной кровью, которая смывает все прегрешения? Так мало, ничего.

Она принялась выводить высокие буквы ответа, который выучила наизусть. Она часы напролет повторяла его как заклинание, думая, надеясь, что никогда ей не придется писать:

Ледяной пот пропитал кайму ее накидки. Элевсия задрожала, перо выпало у нее из рук. Она вновь взяла его и продолжила: