Душ выключился и послышался звук полотенца обворачиваемого вокруг бедер.

Блэй прошел мимо недурно-используемой кровати и нырнул за дверь.

Он не осознавал, что принял четкое решение, но его ноги сами выбрали направление; которое было очевидным. Идя по коридору, они остановились у комнаты, а затем его рука сама по себе поднялась и тихо постучала. Когда последовал приглушенный ответ, он открыл дверь. По другую ее сторону, комната была покрыта тьмой и пахла просто божественно… и стоя в льющемся из коридора свете, его тень доходила до изножья кровати.

— Как раз вовремя, они только что ушли. — Хриплый голос Сакстона был обещанием всего, в чем так нуждался Блэй. — Пришел узнать как я?

— Да.

Наступила долгая пауза.

— Тогда закрой дверь и я покажу тебе.

Рука Блэя напряглась на дверной ручке, пока не прохрустели костяшки пальцев.

Затем он вошел внутрь и закрыл ее. Снимая свою обувь, он защелкнул замок.

Для уединения.

На Другой Стороне Пэйн сидела на краю кристально чистого бассейна и смотрела на свое отражение в неподвижной глади воды.

Ей были хорошо знакомы черные волосы, бриллиантовые глаза и волевые черты лица.

Да и как тут не узнать ту, что зачала и произвела тебя на свет.

Ту, которая могла рассказать о ней все — от самого рождения до сегодняшнего дня.

И тем не менее, Пэйн чувствовала, что не доставало чего-то значимого, ключа к разгадке, позволяющего понять кем же она была в действительности. Во многих отношениях, в больших, чем ей хотелось бы, она была никем, просто отражением на поверхности бассейна, изображением, лишенным глубины и содержания… не оставляющим ничего после себя.

Когда Лейла подошла сзади, Пэйн встретилась с ней взглядом в зеркальном отражении воды.

Позже, она решит, что улыбка Лейлы изменила все. Хотя, конечно, здесь крылось нечто большее… но, сияющее выражение лица сестры, так или иначе, послужило тем легким толчком, бросившим ее со скалы в ветра перемен.

Улыбка была искренней.

— Приветствую тебя, сестра моя, — поздоровалась Лейла. — Я искала тебя.

— И, увы, нашла. — Пэйн заставила себя повернуться и посмотреть на Избранную. — Пожалуйста. Присаживайся рядом. Судя по твоему лицу, отношения с мужчиной развиваются стремительно.

Лейла на мгновение присела, а затем от переизбытка радости вскочила обратно на ноги.

— О, да, так и есть. На самом деле, да. Он позовет меня сегодня снова, и я приду к нему. Ох, дорогая сестра, ты даже не представляешь… что значит оказаться в кольце огня и выйти оттуда в целости и невредимости. Это просто чудо. Благословение.

Пэйн снова повернулась к воде и увидела, что ее брови нахмурились.

— Могу я спросить кое о чем личном?

— Конечно. — Лейла подошла и устроилась на краешке бассейна из белого мрамора. — О чем угодно.

— Ты думаешь о том, чтобы связаться с ним? Не только связаться… но и стать его шеллан?

— Ну, да. Конечно же, я так думаю. Но жду подходящего момента, чтобы поговорить с ним.

— Что ты будешь делать… если он скажет «нет»? — Когда лицо Лейлы застыло, словно ей даже не приходило на ум подобное, Пэйн почувствовала себя так, будто растоптала бутон розы[108]. — А, черт… я не собиралась расстраивать тебя. Я только…

— Нет, нет. — Лейла сделала вдох. — Я хорошо знаю твое сердце, и в нем нет места жестокости. Вот почему я чувствую, что могу с такой искренностью говорить с тобой.

— Пожалуйста, забудь, что я спросила.

Теперь уже Лейла уставилась в бассейн.

— Я… у нас вскоре должно состояться соитие.

Брови Пэйн приподнялись. Воистину, если всего лишь подготовка вызвала такой восторг, то, сам акт должно быть был чем-то невообразимым.

По крайней мере, для такой женщины как та, что была перед ней.

Лейла обхватила себя руками, несомненно, вспоминая ощущение другого, более крепкого объятия.

— Я очень этого хочу, но он сдерживается. Я надеюсь… я верю, что это потому, что он желает сначала связаться со мной подобающим образом на церемонии.

У Пэйн появилось тяжелое предчувствие.

— Будь осторожна, сестра. У тебя очень ранимая душа.

Лейла поднялась на ноги, теперь ее улыбка была грустной.

— Да, это так. Но я скорее предпочту, чтобы мое сердце было разбитым, нежели не раскрытым и я знаю, что нужно просить, чтобы что-то получить.

Женщина была так решительно настроена и уверена в себе, что на ее фоне Пэйн почувствовала себя ничтожной. Слабой и никчемной.

Кто же все-таки она? Отражение? Или реальность?

Внезапно она поднялась.

— Простишь мне, что я ухожу?

Лейла казалась удивленной и низко поклонилась:

— Конечно. И пожалуйста, я не хотела обидеть тебя своим бессвязным лепетом…

Повинуясь порыву, Пэйн обняла ее.

— Ты ничего не сделала. Не беспокойся. И удачи тебе с твоим мужчиной. Воистину, он благословен тем, что ты у него есть.

Прежде чем было сказано еще хоть слово, Пэйн удалилась, быстро пройдя мимо общей спальни, набирая скорость при приближении к холму, ведущему в храм Праймэйла. Выйдя за пределы этого, предназначенного для строго определенной цели места, которое больше никак не использовалось, она вошла в мраморный дворик матери и зашагала вдоль колонн.

Скромного размера дверь, указывающая на личные покои Девы-Летописецы, была совершенно не тем, что ожидаешь увидеть при входе в божественную обитель. Опять же, если весь мир твой, зачем кому-то что-то доказывать.

Пэйн не постучала. Учитывая, что она собиралась сделать, врывание без приглашения и неуважение были последними в списке грехов, и едва ли вообще могли считаться таковыми.

— Мать, — позвала она, входя в пустую белую залу.

Наступила долгая пауза, перед тем, как до Пэйн донесся голос из ниоткуда.

— Да, дочь.

— Выпусти меня отсюда. Сейчас же.

Чем бы ни грозила ей эта выходка, все же это было лучше ее неполноценного существования. — Выпусти меня отсюда, — повторила она пустым стенам и воздуху. — Дай мне уйти. Я никогда не вернусь сюда, если ты пожелаешь. Но я больше не могу оставаться здесь.

Вспышкой света появилась Дева-Летописеца без своего черного одеяния, которое она обычно носила. На самом деле Пэйн была просто уверена, что никто не видел ее мать такой, какой она была — чистой энергией без формы, без оболочки.

Однако, она не долго оставалась яркой. Теперь уже тусклее, для глаза она стала не более, чем тепловым излучением.

Эта перемена задержала и притупила гнев Пэйн.

— Мама… отпусти меня. Пожалуйста.

Ответ долго не приходил.

— Прости. Я не могу удовлетворить твое желание.

Пэйн обнажила клыки.

— Чтоб тебя. Просто сделай это. Выпусти меня отсюда или…

— Не существует никаких «или», мое дорогое дитя. — Тонкий голосок Девы-Летописецы отдалился, а затем вернулся. — Ты должна остаться здесь. Этого требует твоя судьба.

— Чья? Твоя или моя? — Пэйн вскинула руку, оставаясь совершенно неподвижной. — Потому что я здесь существую, а не вижу, и какая же в этом судьба?

— Мне жаль.

И это был конец спора — по крайней мере, он больше не волновал ее мать. Вспыхнув, она исчезла.

Пэйн крикнула в пустоту:

— Отпусти меня! Будь ты проклята! Отпусти меня!

Половина ее ждала, что будет убита на месте и пытка закончится, и в этом было что-то забавное.

— Мама!

Когда ответа не последовало, Пэйн развернулась пожелав, чтобы в Дхунде было хоть что-то, что можно швырнуть, но ничего не было, и этот символизм стал криком в голове: «ничего для нее, здесь абсолютно для нее ничего не было».

Подойдя к двери, она дала волю гневу, срывая ее с петель и бросая в холодную, пустую комнату. Та два раза подскочила, а затем заскользила по пустому пространству, как камешек по поверхности пруда.

Гордо направляясь к фонтану Пэйн услышала ряд щелчков, а оглянувшись, увидела, что дверной проем сам собой починился, став точь-в-точь как раньше, совершенно не оставив следов ее деяний.