Солдат мгновение колебался, вглядываясь в лицо Данте. Поэт понял, что солдат узнал в нем таинственного спутника молодого кабальеро.

― У этих несчастных сегодня много посетителей, ― произнес он с улыбкой, которая не могла скрыть сомнений в том, что он должен делать. ― Но мне не говорили, что придет кто-то еще.

Данте понял, как сможет преодолеть неуверенность сержанта. Тут нужен был быстрый и действенный ответ.

― Тогда пойди и спроси об этом у мессера Франческо, ― ответил он сухо и отрывисто, пристально глядя в глаза солдата.

Сомнения загорелого солдата стали еще сильнее. По его лицу промелькнула тень испуга. Он искал решение, но не был готов проверить на себе тяжелый характер Франческо. Солдат пожат плечами и сделал легкий знак охранникам. Те недовольно спрятали оружие; казалось, они опечалены тем, что не пришлось его использовать; потом они освободили дорогу странному посетителю. Солдат, прежде чем вернуться к своим людям, отпустил неохотный комментарий:

― Наслаждайтесь.

Данте глубоко вздохнул и начал без промедления спускаться по стертым ступеням.

― Эй! ― остановил его окрик со спины, и чья-то рука опустилась на плечо.

Поэт медленно повернулся и увидел, как один из охранников с насмешливой улыбкой протягивает ему свечу.

― Вам понадобится это, или этот спуск может оказаться последним в вашей жизни.

Ведомый мерцающим светом свечи, Данте осторожно спускался вниз. Ветхие ступеньки свидетельствовали о том, что это место было покинуто и обделено заботой. Стены с их с неровной кирпичной поверхностью издавали сильный запах сырости, словно здание сконцентрировало здесь всю свою влагу. Данте боялся поскользнуться и упасть ― так его напугали слова стражника. Понемногу им стало овладевать ощущение того, что он находится в совсем другой реальности. Не только из-за ощутимою контраста с элегантной умеренностью дворца Подесты, но и потому, что тут был совсем другой мир ― мир печали и безнадежности. Данте попытался представить, что чувствуют эти несчастные, принужденные ступать по этим ступеням, чтобы быть преданными забвению. Некоторые ― большинство ― никогда больше не поднимутся обратно. Не при жизни, по крайней мере. Их бесславное существование, короткое или длинное, гнило в грязных камерах. Другие поднимались, чтобы встретиться с палачом; мимолетное появление на эшафоте ― единственная встреча со светом солнца. Он панически боялся осознать, что сам был в шаге от подобной ситуации. Пораженный поэт оперся о стену и опустил свечу, стараясь рассмотреть, что ждет его в конце этого спуска.

Лестница заканчивалась в просторном зале подземелья, выглядевшем точно так же, как зал наверху, который он покинул. Здесь с одной стороны находились еще два стражника; они сидели за столом с остатками еды, молча играя в карты. Казалось, что они не шевельнулись, словно были заражены этой угнетающей атмосферой. Они посмотрели на пришедшего без интереса и продолжали играть, словно Данте был призраком, на которого не стоило обращать внимание. Здесь по-настоящему трудно было дышать. Возможно, это отсутствие здорового воздуха изменило что-то в стражниках.

Данте плохо видел пространство впереди, так что миновал широкий коридор, погруженный в темноту. Отдаленные стоны позволяли предположить, что заключенные находятся там. С левой стороны этот зал расширялся в прямоугольную комнату, которую поэт окинул быстрым и испуганным взглядом. Это, вероятно, была камера пыток, судя по инструментам, находившимся в ней. Пол был усыпан опилками ― лучший материал для впитывания пролитой крови. Множество коричневых пятен, которые никто не пытался отчищать, покрывали пол и стены. Сам Дьявол должен был, казалось, отдавать приказы в такой обстановке, везде был запах смерти. Данте обратился к вялым стражникам, стараясь сохранить в голосе твердость, которой уже не было в его душе.

― Где бегины из Санта Кроче?

Они не казались слишком обеспокоенными его вопросом, они даже не отвлеклись от игры.

― Там внутри, с остальными, ― равнодушно указал один из них в глубину коридора.

― Идите до конца и придете к их клетке, ― уточнил другой солдат так же равнодушно.

На этом разговор закончился, тем более что Данте не хотел, чтобы кто-то из них сопровождал его. Он снова глубоко вздохнул и пошел в темноту, разгоняя ее светом своей свечи. Глядя по сторонам, он увидел, что с обеих сторон были камеры, или клетки, как их назвал один из тюремщиков, потому что они казались более подходящими для содержания зверей, чем человеческих существ.

Запах экскрементов и других отходов был резким, и поэт различил даже в этой вони приторный дух разлагающихся тел. Пол был залит грязью ― остатками единственного средства гигиены, которое было у преступников, ― воды из ведра, вылитой через решетку на голое или одетое в лохмотья тело. Данте шлепал по грязи с той же тошнотой и осторожностью, с которой обходил большие лужи кожевников из Санта Кроче. Он направил свет туда, откуда слышались стоны. Зрелище было отталкивающим: за проржавевшими решетками, которые отрезали им выход, находились голодные люди с растрепанными космами, словно у зверей, большей частью нате и грязные, сваленные, подобно свиньям, в собственную вшивость. Некоторые бросились назад, гремя цепями. Они закрывали руками лица, потому что свет больно колол их полумертвые глаза, привыкшие находиться в вечной темноте. Другие оставались лежать на полу, неподвижные и скорченные, и Данте посчитал их мертвыми; физически мертвыми, потому что в действительности никто из этих несчастных по-настоящему не жил.

В какой-то момент стоны усилились, превратившись в невыносимый хор страдающих душ. С ужасом поэт понял, что некоторые бормочут из последних сил свои имена или фамилии родов. Он почувствовал сострадание, глубокая печаль сжала его сердце. Он был готов разрыдаться, потому что знал, что это значило. Была похожая сцена в его литературном путешествии на тот свет. Только там души стремились назвать свое имя страннику, чтобы помешать забвению, добавить кошмарное бремя к их грехам. Эти же были реальными людьми и молили о чуде: чтобы в эти пещеры спустился друг, который освободит их от печальной участи. Или, возможно, они мечтали о политическом перевороте, триумфе единомышленников, которые не забыли о них, или о выкупе, который положил конец кошмару. С ужасом и тоской поэт отказался продолжать мучить свой дух этими видениями.

Пройдя довольно далеко, освещая свечой только путь вперед, Данте избегал смотреть на новые страдания, хотя его ноги все время на что-то натыкались. Это были крысы, которые перебегали от камеры к камере, словно злые духи, которые наслаждались и питались этими страданиями. Их стремительность почти прижала его к камере в глубине. Он остановился там и отшатнулся, испуганный неожиданным появлением перед ним чьей-то фигуры. Его сердце бешено колотилось, он узнал черты бегина, которого считал главой секты. Тот стоял, одетый в серый плащ, гордо выпрямившись. Его осанку поддерживали железные брусья. Запястья и щиколотки пленника были опутаны железными цепями, которые, теряясь в темноте камеры, были прикованы к толстому кольцу в стене. Он смотрел, но не видел поэта, потому что было невозможно так быстро привыкнуть к свету. Данте подумал, что этот человек слышал эхо его шагов и постарался подобраться как можно ближе к решетке.

― Вы пришли вытащить меня отсюда? ― быстро произнес он со своеобразным тосканским выговором. Горячий шепот удивил поэта.

― Кто может вытащить тебя отсюда, кроме палача? ― спросил Данте.

Потом он поднял свечу и сделал шаг вперед, осторожно, чтобы рассмотреть глубину камеры. Там он увидел двух других выживших, закованных в цепи, как и первый. Они были больше испуганы и искали защиты у темноты. Других узников в камере не было. Такая подземная тюрьма была участью особых узников или преступников, которые ждали суда. Бегин молчал. Его глаза привыкали к свету, который принес посетитель, потом его лицо изменилось и побледнело.