В любом случае Данте пугала неописуемая смелость флорентийцев, их готовность к риску угнетала его душу: ведь политическая ситуация во Флоренции в 1315 была году сложной, и поэт в своем вынужденном уединении полагал, что в этих обстоятельствах у флорентийцев много других забот, помимо ловли одного беглеца. До него не должно было быть дела даже подесте,[2] Раньери де Заккариа, который подписал этот смертный приговор.

С 1313 года угроза со стороны императора Священной Римской империи Генриха Люксембургского угнетала мятежные города в его владениях, среди этих городов была и Флоренция. Флорентийцы решили отречься от его правления и на пять лет признали сеньорию неаполитанского короля Роберта, происходившего из французского рода Анжу. С неожиданной смертью императора Генриха угроза полностью не исчезла. Теперь она воплотилась в старом главнокомандующем войсками Генриха, воинственном Угучионе делла Фаджиола. Он был хозяином Пизы и Луки и готовился напасть на своих врагов-флорентийцев, но был разбит в битве при Монтекатини в августе 1315 года. Несмотря на это, опасность стала даже больше, когда этот самый Угучионе был изгнан из своих владений молодым соперником Каструччо Кастракани, которого прославляли как нового Филиппа Македонского или Сципиона Африканского.

Хранителем мира оказался Роберт, который гарантировал городу покой, но характер самих флорентийцев делал невозможным мир между горожанами; так что теперь внутренние противостояния соперничали по силе с внешними угрозами. Данте знал, что летом Роберт послал своим наместником во Флоренцию графа Гвидо Симона де Баттифолле, который прежде, в 1311 году, в замке Поппи, в Казентино, к радости Данте, никогда не мешал его литературной работе. Данте не видел ничего странного в том, что служивший ранее императору неудачник Гвидо так быстро превратился в защитника интересов недавнего врага императора ― короля Роберта. Гвидо относился к роду графов Гвиди, печально известных своими политическими принципами и убеждениями, менявшимися от зимы к лету. Так что граф примыкал то к гибеллинам, защитникам прав императора на итальянский полуостров, то к гвельфам,[3] их противникам. Он преследовал только собственные интересы, потому что быть гвельфом или гибеллином теперь значило больше, чем просто обладать свободной политической или идеологической позицией. Обычно этот выбор был предопределен традициями семьи, которая относилась к той или иной партии, или, что еще более важно, естественными тенденциями в городе, в котором жил человек. То есть любой гражданин, если не подчинялся общему курсу, избирал изгнание, потерю состояния и все остальные неприятные последствия.

Хотя Гвидо намекал на германское происхождение обеих партий, вспоминая об имперских притязаниях Фридриха II Барбароссы, короля Сицилии, заявленных в XIII веке, на практике было вовсе не так. Границы мира были такими хрупкими, что из-за меняющихся поветрий отдельные люди или целые группы переходили из клана в клан добровольно или подневольно, как поступили графы Гвиди или как это случилось с самим Данте. Изгнанный из Флоренции, он был вынужден вступить в союз с другими изгнанниками и сблизился с гибеллинами, которых на его родине было мало.

Повозка остановилась, прервав размышления Данте. Он напряг слух, стараясь уловить хоть что-нибудь из происходящего снаружи. Но ему не удалось ничего разобрать в бормотании говоривших. Данте решил, что они подъехали к воротам. Поэт знал, что стражники днем и ночью стерегут выходы из Вероны и что нет ворот, которые охранялись бы без оружия. С грустью он понял, что солдаты правителя Вероны за несколько флоринов не станут интересоваться личностью кого-то под капюшоном, путешествующего в повозке таким странным образом. Волы снова двинулись с места, прошли через ворота мимо вознагражденного безразличия подкупленных стражников, и тут же разразился ливень. Долгое и трудное путешествие, более ста шестидесяти миль переезда без надежды на спасение, должно было завершиться непредвиденным возвращением Данте на родину.

Путешествие обещало быть нелегким уже с самого начала. Злодеям, захватившим Данте, надо было как можно скорее удалиться от Вероны, пока никто не заметил исчезновения оберегаемого сеньором поэта. Это был безумный ночной бег без остановки и передышки по грязным дорогам, проходящим вдалеке от античных римских и более оживленных дорог, которые были в лучшем состоянии.

Группа направлялась к Болонье, разрывая тишину ночи скрипом повозки и частыми жалобами недовольных животных, которые, к отчаянию поэта, продолжали тянуть повозку вперед. Большие чадящие свечи отмечали направление, но этим отметкам было невозможно следовать. Плащи защищали участников предприятия от сильного дождя. Когда же он еще усилился, похитители стали искать убежище под каким-нибудь деревом или в пещере. Внезапный грохот грома и дрожь земли заставили животных беспокоиться. Но едва гроза приутихла, группа снова двинулась в путь. Данте страдал от жестокости своих врагов, но его тело мало-помалу переставало мучиться от выпавших на его долю лишений. Он тяжело покачивался, толкая своих похитителей, которые, сидя по обе стороны от него, пытались сохранить равновесие и бормотали сквозь зубы проклятия. Данте, почти свыкшийся с капюшоном, различил среди прочего бодрость в голосах этих людей. Они были одержимы энтузиазмом, достойным лучшего применения. Иногда поэту казалось, что тьма вокруг него сомкнулась навсегда.

Повозку подбрасывало на кочках, и поэт вынужден был прижиматься то к одному, то к другому похитителю. Он постепенно перестал размышлять над происходящим и упал в объятия глубокого сна, дремать начинали и те, кто вез его. Это была настоящая проверка на стойкость: как не заснуть всем в одном месте в одно время. Данте Алигьери уже несколько недель был неспособен спать целую ночь даже на нормальном перьевом матрасе: неясные кошмары преследовали его. А вот теперь он погрузился в сон: несмотря на страх и тоску, негодование и ненависть, гнев и бессилие, холод, сырость и усталость, дрожь и дождь, грохот грома, несмотря на уверенность в том, что это его последняя ночь в этом мире.

Данте проснулся, почувствовав тепло солнечных лучей на веках. Он открыл глаза и подумал, что прошла тысяча лет с тех пор, как он в последний раз видел свет. Но он все еще сидел в сырой повозке, стоявшей в тени деревьев, и вокруг никого не было. Он снял капюшон, привстал и осмотрелся. Два человека грубого вида, похожие на крестьян, сидели у костерка и кипятили воду или что-то варили. Данте решил, что это двое из тех, кто выкрал его из Вероны. Хотя оба похитителя заметили, что их пленник проснулся, они его не схватили, не связали веревками, не сковали, они даже не шевельнулись. Оба продолжали заниматься своим делом перед огнем. Очевидно, они знали: Данте понял невозможность побега.

По положению солнца поэт заключил, что еще несколько часов до полудня. День только начался. По крайней мере, больше не шел дождь, это было немало, и Данте это оценил, намучившись от холода. Он бы замерз в мокрой одежде, если бы его не покрыли толстым шерстяным одеялом, сухим и теплым. Судя по всему, они сейчас должны были находиться где-то на бесконечной равнине По, простиравшейся между горными вершинами Альп и Апеннин. Несмотря на то что группа всю ночь двигалась вперед, путь был труден, и вряд ли они находятся на расстоянии многих миль от Вероны. Дикая местность мешала точно определить их положение, как и проехать по следам беглецов. Поэт предположил, что еще не прошло достаточно времени, чтобы кто-то в Вероне заметил его исчезновение. А это означало, что его персона не представляла собой, по сути, какой-то ценности, как воображал поэт в последнее время. Постоянное преследование изменило характер Данте. Для того чтобы его исчезновение стало причиной тревоги, должно было пройти время, которое, однако, сделает невозможным его возвращение.