– Это не Джералд… – простонала она, – я бы увидела.

Затем Джесси подумала, что он мог это сделать, когда она была в ванной. Она проследила взглядом за белым проводом, который шел от телефона, увидела соединение и ощупала его. Сначала ей показалось, что раздался слабый гудок; но он больше не повторился. Этот гудок, конечно, был игрой ее воображения: Джесси прекрасно знала, что ее чувствам и ощущениям сейчас нельзя доверять. Соединение могло нарушиться…

«Нет, – сказала Хорошая Жена, – соединением все в порядке, и Джералд ничего не отсоединял. Это твой ночной гость перерезал провод».

«Не слушай ее, у нее только голос уверенный и громкий, а сама она боится собственной тени, – сказала Рут. – Провод запутался скорее всего у одной из ножек кресла. К тому же это просто проверить, попробуй».

Да, это можно. Все, что надо сделать для проверки. – это отодвинуть кресло и посмотреть за ним. И если вилка отключена, включить ее.

«А что, если и тогда он не заработает? – спросила Хорошая Жена. – Во-от тогда…» «Сейчас не время для пустой болтовни, – прервала ее Рут. – Джесси нужна помощь, и быстро».

Это было так, однако мысль о том, что надо подвинуть кресло, снова наполнила ее отчаянием. В принципе она могла это сделать – ведь кресло не весило и пятой доли того, что весила кровать, а кровать ей удалось передвинуть почти через всю комнату, – однако сама мысль весила много. Кроме того, подвинуть кресло – только полдела, потом надо будет забраться в пыльный угол, встать там на колени.., и отыскать розетку.

«Ну ты даешь! – воскликнула Рут, причем голос ее звучал встревоженно. – У тебя же нет выбора! Кажется, мы договорились по крайней мере об одном: тебе нужна помощь, она нужна тебе срочно и…» Джесси потрясла головой, чтобы выгнать эти надоедливые голоса. Вместо того, чтобы двигать кресло, она нагнулась, взяла с него юбку и, обернув ее вокруг талии, застегнула. Повязка на руке промокла, запачкав кровью кресло и юбку, но Джесси не заметила этого. Господи, ну кто посадил эти голоса к ней в голову? Все голоса громко выражали сердитое или испуганное недоверие к тому, что она задумала, но Джесси решила, что ей на них плевать. Это ее жизнь. Они здесь посторонние.

Она взяла блузку и сунула туда голову. Ее усталый ум отметил, что вчера стояла достаточно теплая погода для такой блузки без рукавов, и это было Божье знамение. Потому что она не смогла бы продеть свою правую руку в длинный рукав.

«Господи, уже ничего страшного, – пронеслась мысль в ее воспаленном мозгу, – и мне до смерти надоели все эти советчики. Я подумаю о том, как уехать отсюда, – надо только отодвинуть кресло и посмотреть, что с розеткой. Наверное, от потери крови у меня голова пошла кругом. Это кресло не такое уж тяжелое. Я дома!» Но тем не менее очень важно поскорее убраться отсюда. Она вспомнила о ночном госте и вздрогнула. Ее руки покрылись гусиной кожей.

Чертовщина. Дело было не в Джералде, не в кресле и не в том, что подумают парни из аварийно-спасательной службы, когда войдут сюда и оценят ситуацию. И дело было даже не в телефоне. Дело было в ее ночном госте. Он где-то рядом, Джесси была уверена в этом. Он только ждал темноты, а темнота была на подходе. И если она потеряет сознание, пытаясь отодвинуть кресло от стены или возясь в пыли и паутине, то останется тут. И скоро снова появится ночной незнакомец с коробкой, наполненной человеческими костями. Вторую такую встречу она едва ли переживет.

Кроме того, ее гость перерезал провода. У нее не было доказательств этого, однако.., сердцем она чувствовала: это так. И если она даже разберется с креслом и розеткой, телефон все равно не зазвонит, как и телефоны на кухне и в передней.

«А в чем, собственно, проблема? – обратилась она сама к себе. – Я только выеду на шоссе. Вот и все. В сравнении с импровизированной операцией при помощи осколка стекла и передвижением двуспальной кровати через комнату с потерей двух стаканов крови это детские игрушки. Машина на ходу, и она стоит прямо на дороге. Я поеду к шоссе 117 со скоростью 10 миль в час, а если почувствую, что не могу ехать дальше, зажгу все огни и лягу на сигнал, когда увижу другую машину. Это все же проезжая дорога, и меня обнаружат».

«Это…» – Рут попыталась хихикнуть, однако Джесси заметила, что ей вовсе не смешно.

«Нужно сделать именно так, – продолжила Джесси, – и не ты ли все время говорила мне, чтобы я дала голове отдохнуть и обратилась к сердцу? А ты знаешь, что говорит мне сейчас сердце, Рут? Оно говорит, что „мерседес“ – мой последний шанс. И если тебе это кажется смешным, можешь смеяться сколько угодно, но я приняла решение окончательно».

Но Рут видимо, не хотела смеяться. Она молчала.

«Джералд передал мне ключи, прежде чем вылез из машины, чтобы взять портфель с заднего сиденья. Да, так и было. Спасибо тебе, Господи, за память».

Джесси опустила руку в левый карман юбки и вытащила только клинекс. Правая рука судорожно ощупала карман, и Джесси испустила вздох облегчения, найдя знакомую связку ключей от машины на брелке – шуточном подарке Джералда на ее последний день рождения. Там была надпись «Ты сексуальная штучка». Никогда Джесси не чувствовала себя в меньшей степени «штучкой» и тем более сексуальной: важнее было то, что ключи в ее кармане. Ключи были ее пропуском на выезд из этой жуткой камеры смертников.

Ее теннисные туфли стояли под телефонным столиком, но Джесси решила, что обойдется без них. Мелкими, неверными шагами инвалида она подошла к двери в гостиную. По пути она напомнила себе поднять трубку телефона в коридоре, прежде чем выйти из дома: это не помешает.

Она обогнула кровать и заметила, что день угас совсем. Только что яркие солнечные лучи танцевали в западном окне. Лучи блекли, и неприятный алмазно-серый полумрак начал скапливаться в углах комнаты.

– Солнышко, не уходи! – попросила она. – Пожалуйста, не уходи!

Свет продолжал быстро убывать: вдруг Джесси почувствовала, что колени ее подогнулись и она падает назад. Она попыталась схватиться за спинку кровати, но вместо спинки в руке ее оказалось окровавленное кольцо от наручника, из которого она только что вырвалась.

«20 июля 1963 года, – подумала она безо всякой связи с происходящим. – 5.42 дня. Полное солнечное затмение. А кто свидетель?» Смешанный запах отцовского пота, семени и лосьона… Она хотела вдохнуть его, но вдруг ощутила страшную слабость. Попыталась сделать пару шагов, но не смогла, упала на окровавленный матрас и канула в темноту. Ее глаза, были открыты и изредка даже моргали, но лежала она совершенно неподвижно.

Первой была мысль о том, что темнота означает смерть.

Второй появилась мысль о том, что, если она умерла, ее правая рука не должна болеть так, будто ее обожгли напалмом, а потом еще изрезали бритвой. Наконец она решила, что темно потому, что солнце зашло, поскольку, кажется, ее глаза открыты.

Это вырвало ее из того промежуточного состояния то ли обморока, то ли забытья, в котором она находилась. Джесси попыталась сообразить. Она забыла, чем ее так пугал закат солнца, но теперь мгновенно вспомнила, ощутив это, как удар электрического тока. Узкие, белые, как у трупа, скулы; высокий лоб; огромные хищные глаза в черных глазницах.

Ветер налетел порывом: она продолжала лежать в полубессознательном состоянии на кровати, а входная дверь снова стучала. Какое-то время дверь и ветер были единственными звуками, а потом жуткий вой раздался в темноте. Самый жуткий звук, который она когда-либо слышала, – безумный вой человека, которого закопали живым, и он рвется прочь из гроба…

Вой стих в зыбкой ночи (вне всякого сомнения, была уже ночь), душераздирающий нечеловеческий фальцет. Ужас объял ее, заставив задрожать всем телом и закрыть уши ладонями. Но она не смогла полностью заткнуть уши и снова услышала этот страшный вопль.

– О нет… – простонала она. – н-не н-надо…

Она никогда не испытывала такой холод, такой страшный холод…