При этом он, естественно, понимает, что она уже ни за что на свете не подставит снова запястья для наручников. Нет, это был тот случай, когда семь бед – один ответ, Джералд это знает и теперь старается выжать из ситуации все возможное.

Мгла, сгустившаяся в комнате, теперь стала всеохватывающей, а этого она и боялась. Джералд все еще беззвучно стонал – во всяком случае, она ничего не слышала. Кровь так прилила к лицу, что местами оно казалось совсем темным, как у негра. Джесси видела большую вену – или это была сонная артерия, черт его знает, в таком положении не до деталей, – она бешено пульсировала под бритой кожей шеи. Вена или артерия, но она, казалось, готова была лопнуть, и липкая волна страха охватила Джесси.

– Джералд?.. – Ее голос прозвучал неуверенно и виновато, это был голос девочки, которая разбила дорогую вещь на вечеринке у подруги. – Джералд, что с тобой?

Это был, конечно, глупый вопрос, ужасно глупый, однако задать его было как-то проще, чем те вопросы, которые один за другим возникали в ее уме: «Джералд, тебе больно? Джералд, ты не умрешь?» «Конечно, он не умрет, – нервно отозвалась Хорошая Жена. – Ты ударила его очень больно, теперь ты должна раскаяться и поскорее помочь ему. А он не умрет, тут никто не умрет».

Джералд продолжал судорожно хватать ртом воздух и не ответил на ее вопрос. Одна его рука лежала на животе, другая бродила в пораженном паху. Наконец обе они поднялись: они напоминали умирающего лебедя. Джесси увидела голую ногу – свою голую ногу – и алое пятно на фоне бледно-розового живота мужа.

Он силился вдохнуть, как бы пытаясь обрести дыхание, а она ощущала миазмы, похожие на запах гнилого лука.

«Это что, предельное дыхание? – думала она. – Так, кажется, учили в школе на уроках биологии?.. Да, по-моему, так. Такое бывает при шоке и у утопающих. Выдохнув, падаешь в обморок или…»

– Джералд, дыши! – крикнула она что есть силы, – Джералд, дыши!

Его глаза приобрели голубоватый холодный оттенок мрамора, но один вдох он сделал. Он успел сказать ей последнее слово – этот человек, который когда-то казался ей целиком состоящим из слов:

– Сердце…

– Джералд!

Джесси не вполне могла управлять собой, но в ее голосе слышалась какая-то укоризна – с такой интонацией учительница выговаривает школьнице, которая решила задрать юбку и показать мальчишкам пятно на трусиках.

– Джералд, перестань скулить и дыши, черт тебя дери!

Джералд не слышал ее. Его зрачки закатились, показав изжелта-белые поля. Язык вывалился изо рта, и ее муж издал странный звук. Струя горячей желто-оранжевой мочи вырвалась из пораженного органа на ее ноги. Джесси от неожиданности вскрикнула. Она не сразу сообразила, как убрать ноги: наконец она сделала это, подогнув их.

– Прекрати, Джералд! Прекрати, пока ты не упал на…

Слишком поздно. Даже если бы он еще слышал ее – в чем ее рациональный ум уже сомневался, – было слишком поздно. Он непроизвольно откинулся, его голова перевесила, и Джералд Бюлингейм, с которым Джесси еще недавно ела пирожные в кровати, упал навзничь с задранными коленями, как неловкий мальчишка, который в бассейне пытается произвести впечатление на своих дружков. Его затылок ударился об пол: раздался сухой звук, который снова заставил ее вздрогнуть. Казалось, страусиное яйцо разбили о скалу. Она отдала бы что угодно, лишь бы не слышать этого звука.

Затем наступила тишина, нарушаемая только отдаленным шумом ветра. Чудовищная алая роза распускалась перед широко раскрытыми глазами Джесси. Лепестки распахивались все шире вокруг нее, как бархатные крылья громадных бабочек, заслоняя все вокруг. Внезапно она ощутила огромное облегчение, как будто с нее свалилась непосильная тяжесть.

Казалось, она лежала в огромном холодном зале, наполненном белым туманом, в зале, как бы открытом с одной стороны, наподобие помещений, по которым ходят герои фильмов, таких, как «Кошмар на улице вязов», или телефильмов вроде «Зоны сумерек». На ней не было одежды, и ей было очень холодно, так что мышцы сводило, особенно на шее, спине и плечах.

«Я должна выбраться отсюда, или я заболею, – подумала она, – у меня уже судороги от сквозняка». (Хотя она знала, что дело не в сквозняке.) «И что-то случилось с Джералдом. Не знаю, что именно, но он, видимо, заболел». (Хотя она знала, что «заболел» – не то слово.) Ей нужно было бы убежать отсюда! Но, что странно, другая часть ее существа вовсе не желала мчаться по узкому коридору, в котором было дымно. Гораздо лучше оставаться тут. Она знала, что если побежит, то потом пожалеет. Поэтому некоторое время она лежала недвижимо.

Наконец ее снова взбудоражил собачий лай. Это был низкий хриплый лай, вдруг взлетавший в дрожащие высокие ноты. И каждый раз, когда пес лаял, казалось, что пасть его вот-вот разорвется. Она уже слышала этот лай раньше, хотя было бы лучше, если бы она не стала вспоминать, что с ним связано…

Во всяком случае, это заставило ее шевельнуться – левая нога, правая нога, – и внезапно она стала видеть сквозь туман, потому что теперь открыла глаза. Когда Джесси их открыла, она поняла, что это вовсе не зал из «Зоны сумерек», а большая спальня их летнего коттеджа на глухом северном берегу озера Кашвакамак. А замерзла она, конечно, потому, что на ней были только тонкие трусики «бикини», а плечи и спина болели, потому что руки были прикованы наручниками к спинке кровати, да еще она сползла вниз, когда потеряла сознание. И никаких коридоров или холодных туманов. Только пес был настоящий, и он лаял так, что, казалось, сейчас его глотка не выдержит. Причем теперь он лаял совсем неподалеку. Если Джералд слышит его…

Мысль о Джералде заставила ее дернуться всем телом, и это движение тотчас отразилось молниями боли в затекших мышцах. И с первым, вязким ужасом Джесси осознала, что ее предплечья почти ничего не ощущают, а руки похожи на окаменевший окорок из морозилки.

«Как они будут болеть». – подумала она, и все происшедшее разом встало в памяти, особенно Джералд, падающий с кровати. Ее муж лежал на полу, мертвый или в обмороке, а она сама покоилась в постели, думая о том, как ужасно затекли ее плечи и руки. Насколько же эгоистичен человек…

«Если он мертв, туда ему и дорога, – сам виноват», – сообщил голос, который всегда был серьезен. Он попытался добавить еще пару банальных истин, но Джесси оборвала его. В своем полубессознательном состоянии она бродила по темным уголкам памяти и внезапно вспомнила, чей это был голос – саркастический, слегка в нос. Он принадлежал ее подружке по колледжу Рут Нери. Теперь, когда Джесси эго поняла, она нисколько не удивилась. Рут всегда охотно делилась опытом со своей соседкой по комнате, и ее советы часто вызывали изумление у девятнадцатилетней подружки из Фелмут-Форсайд. Рут была сорвиголовой, и Джесси нисколько не сомневалась, что та верила едва ли не всему, что сама изрекала, и совершила процентов сорок из того, о чем сообщала как о реальных фактах. А когда дело касалось секса, процент был, возможно, даже выше. Рут Нери была первой женщиной, знакомой Джесси, которая не брила ноги и подмышки: Рут посещала каждый спортивный матч и каждую студенческую постановку в расчете на какое-нибудь любовное приключение.

Она не вспоминала Рут уже многие годы, и теперь та выплыла из памяти, раздавая маленькие мудрые советы, как в юности. А почему бы и нет? Кто еще был столь деятелен и полон эмоций, как Рут Нери, которая прошла после Нью-Гэмпширского университета через три брака, две попытки самоубийства и четыре раза лечилась от алкоголизма? Старая подружка Рут, еще один яркий пример того, как их поколение катилось в зрелость.

– Господи, вот все, что нужно для ада, – произнесла Джесси, и собственный глухой, тихий голос испугал ее гораздо больше, чем омертвевшие руки и плечи.

Она попыталась подтянуться и занять полусидячее положение, как сделала это перед кошмарным падением Джералда. (Страшный звук раскалываемого страусиного яйца был во сне? Джесси надеялась, что это так.) Мысли о Рут внезапно сменились испугом, когда она поняла что почти не может пошевелиться.