Джесси поднялась, сошла по ступенькам с веранды и далее по тропинке спустилась к озеру. Там она и сидела, кидая камешки в воду, когда через полчаса к ней подошел отец.

– Солнечное затмение на двоих завтра на веранде, – сказал он и чмокнул ее в шею. Он побрился, и его кожа была мягкой и гладкой, но все равно по ее спине пробежали те же иголочки. – Все улажено.

– Она тебя ругала?

– Нет, – протянул он весело. – мама сказала, что ее устраивает любой вариант.

Джесси уже забыла о своем подозрении, что отец знает гораздо больше об акустике комнат, чем показывает, а его великодушная ложь так тронула ее, что она чуть не разрыдалась. Она обняла его и покрыла поцелуями его губы и щеки. Сначала он изумился. Его руки поднялись и на миг коснулись тугих припухлостей ее грудей. Мурашки снова побежали по ее спине, но на этот раз они были похожи на уколы многочисленных иголок. И с ними пришло ощущение странности человеческих отношений в этом огромном и противоречивом мире.

Его руки опустились на ее спину и мягко держали ее лопатки, и, сколько они так стояли и полагалось ли стоять так долго, она не знала.

– Я люблю тебя, папочка.

– А я тебя, Чудо-Юдо.

День затмения выдался жарким и влажным, но достаточно ясным. Прогнозы, что низкая облачность может затруднить наблюдение за солнечным затмением, не оправдались. Во всяком случае, что касается западной части штата Мэн.

Салли, Мэдди и Уилл присоединились к «Дарк-скорским почитателям солнца» около десяти утра, а перед отъездом Салли молча, сдержанно потрепала Джесси по щеке: она оставляла мужа с дочкой, которую вчера вечером назвала скрипучим колесом.

Джесси сняла свои шорты и маечку и надела новое летнее платье, то самое, которое было прелестным (ее не смущали яркие желтые и красные полосы), хотя и тесноватым. Она использовала немного духов Мэдди (под очаровательным названием «Мой грех»), мамин дезодорант и яркую помаду «Юм-Юм с мятой». И хотя Джесси не принадлежала к тем девчонкам, которые все время крутятся около зеркала, при этом балдея (это был термин ее мамы, которая кричала обычно: «Мэдди, прекрати балдеть перед зеркалом и иди сюда!»), она потратила много времени, чтобы уложить волосы, потому что однажды папа похвалил именно эту прическу.

Когда каждая прядь была на месте, она потянулась к выключателю ванной, но вдруг остановилась. Девочка, которая смотрела на нее из зеркала, была уже не девочка, а девушка, и дело было не в платье, которое плотно облегало ее фигуру, помаде или волосах, собранных в неловкий, но странно идущий ей шиньон. Девушкой делало ее все это вместе, и сумма значительно превосходила слагаемые.., почему? Она не могла ответить на этот вопрос. Возможно, ее прическа обнажила высокие скулы. Или это изгиб спины, очень чувственный в отличие от мальчишески-плоских бедер. А может, это был ее взгляд – сияние глаз, которое вдруг появилось сегодня.

Она еще секунду размышляла над этим, глядя на свое отражение, и вдруг вспомнила слова матери: «Прости меня Бог, но ты ведешь себя так, словно она твоя девка, а не дочь!» Она прикусила свою розовую нижнюю губу, наморщила лоб, вспоминая вчерашний разговор, мурашки, которые побежали от его касания, его руки на ее груди… Она почувствовала приближение дрожи и не позволила ей овладеть собой. Не имело смысла дрожать, не понимая отчего. И думать об этом тоже не имело никакого смысла.

«Хорошая мысль», – подумала она и выключила свет в ванной.

По мере того как день сменял утро и приближался момент затмения, она чувствовала себя все более возбужденной. Она поймала по транзистору музыкальную программу рок-н-ролла. Ее мать презирала такую музыку и через несколько минут требовала переключить на классическую. Но папе сегодня эта музыка очень нравилась, он подпевал и щелкал пальцами в такт. А когда Дюпри пел «Ты принадлежишь мне», он легко схватил ее в свои объятия и протанцевал по веранде. Джесси включила плиту в полчетвертого, примерно за час до начала затмения, и пришла спросить отца, съест ли он два гамбургера или только один.

Она застала его около веранды, у южной стены дома. На нем были только короткие шорты и фартук. Он попробовал повязать платок на голову, чтобы спастись от пота, который тек ему в глаза. Он склонился над маленькой дымной горелкой. Сочетание пиратского платка и шорт придавало ему очарование юности. Джесси вдруг увидела человека, в которого ее мать влюбилась на последнем курсе колледжа.

Несколько кусочков стекла – осколков когда-то выбитого окна – лежали рядом с ним. Он держал стекло над поднимающимся дымом, поворачивая его под разными углами, словно готовил какой-то особый шашлык. Джесси рассмеялась – в основном ее рассмешил фартук, – и отец обернулся с ответным добродушным смехом. Только мимолетно она подумала о том, что, по-видимому, нравится ему в этом платье. Он же ее отец в конце концов, а не какой-то шустрый мальчишка из старшего класса ее школы.

– Что ты делаешь? – засмеялась она снова. – Я думала, ты будешь есть гамбургеры, а не бутерброды со стеклом.

– Это не бутерброды, а приспособления для наблюдения за солнцем, Чудо-Юдо, – ответил он. – Если наложить вот так два или три стекла, ты сможешь наблюдать затмение все время, не портя глаза. Я читал, что и при этом надо быть очень осторожным: можно повредить сетчатку и даже не заметить этого до поры до времени.

– Ух ты! – оценила Джесси. Идея о том, что можно повредить сетчатку и не заметить, поразила ее как явное преувеличение. – А сколько будет продолжаться полное затмение, папа?

– Недолго. Минуту или что-то в этом роде.

– Тогда делай эти смотрелки, потому что я вовсе не хочу сжечь глаза. Тебе один гамбургер или два?

– Одного достаточно. Если он большой.

– О'кей.

Она повернулась, чтобы идти.

– Чудо-Юдо?

Она посмотрела на него, перед ней стоял невысокий стройный человек с жемчужными каплями пота на лбу, курчавые волосы выбивались из-под платка, шорты почти не скрывали стройных ног, и на какой-то миг тот факт, что этот человек – ее отец, стал ничего не значащей ерундой. Ее снова поразило, как он симпатичен и как молодо выглядит. Капелька пота прочертила живот, проскользнула левее пупка и оставила темное пятнышко на поясе его йельских шорт. Она посмотрела на лицо отца, вдруг ощутив на себе его взгляд. Даже теперь, сузившиеся от дыма, глаза были большими.

Джесси почувствовала, что ее гортань совершенно суха и ей надо глотнуть, прежде чем она сможет заговорить. Наверное, это был едкий дым от горелки. А может быть, и нет.

– Да, папочка?

Он долго ничего не говорил, только смотрел на нее, а пот стекал струйками по его щекам и лбу, и коже тела, и тут Джесси испугалась. Он снова улыбнулся, и опять все стало хорошо.

– Ты сегодня просто очаровательна. В сущности, ты очень красивая девушка.

– Спасибо. Значит, не Чудо-Юдо?

– Нет, просто Чудо.

Его комплимент так ее обрадовал (особенно после сердитых слов матери накануне вечером, а может, и вследствие их), что в горле встал комок, и она хотела заплакать. Но вместо этого она улыбнулась, сделала ему книксен и бросилась затем к плите, а сердце так и колотилось в груди. Одно из выражений, сказанных ее мамой, самые плохие слова (ты ведешь себя так, словно она твоя…) снова всплыли на поверхность ее сознания, и Джесси погасила их с таким же отвращением, как выбросила бы гусеницу, упавшую за воротник. И все-таки она чувствовала себя во власти противоречивых взрослых эмоций и не могла от них освободиться. Кроме того, она и не была уверена, что хочет этого. Это было безумие.

Ну и что? Такой уж день. Даже солнце собиралось совершить нечто совершенно безумное. Так пусть будет что будет.

«Да, – согласился голос, который однажды наденет маскарадную маску Рут Нери. – Почему бы и нет?» Гамбургеры «Затмение» с гарниром из маринованных грибов и молодого лука были просто фантастическими.

– Они наверняка затмевают все блюда, которые готовит мать, – сказал папа, и Джесси радостно засмеялась. Они ели на веранде, держа на коленках металлические тарелки. Между ними был круглый столик, на котором стояли приправы, бумажные тарелочки и всякие приспособления для наблюдения затмения – полароидные темные очки, картонные коробки с рефлекторами домашнего изготовления, такие же, как те, что взяли с собой почитатели солнца, отправившиеся на гору Вашингтон, осколки дымчатого стекла и нитяные перчатки, найденные в ящике тумбочки на кухне.