Первый лед и неверный и хрупкий.
Он хрустит под ногами и гнется.
Приподнявши шуршащие юбки,
Она мимо идет… не смеется.
Ее волосы стянуты сеткой
Под кокетливо-скромною шляпкой.
На плечах пуховая горжетка
С чьей-то мягкой, ласкающей лапкой.
Ненавистный мороз! Проклинаю!
Это ты меня сделал несмелым.
Она робкая вся и больная
С этим маленьким, зябнущим телом.
Как в бреду я иду вслед за нею,
Обольщенная тень незнакомки.
И мне холодно. Я цепенею.
И хрустят ледяные обломки.
Скоро я, истомленный, ослабну,
Упаду на обмерзлые камни.
О, как холодно. О, как я зябну.
Как мучительно ты далека мне.
Нам встречаются гордые дамы,
Фонари и окон вереницы…
О, как лгут эти светлые рамы,
Обнаженные словно блудницы.
О, как лгут эти яркие стекла,
Опьяненные роскошью жизни.
Все погибло давно. Все поблекло,
Мы на страшной, торжественной тризне.
Этот город сгорел и разрушен.
Нераскопанный пепел дымится.
Льдистый воздух как стрелы бездушен,
Льдистый ветер свистит и клубится.
Нет меня, кто устал и печален,
Нет тебя в серебристой одежде.
В этом хаосе черных развалин
Мы лишь призраки бывшего прежде.
Где же люди? Как коршуны люди,
Поднялись, полюбили уступы.
Здесь же, в этой дымящейся груде
Лишь одни обгорелые трупы.
Только ветер свистящий и льдистый,
Завывающий, злобный, безумный. –
Только лед, только лед серебристый,
Только пепел заразный и чумный.
XII. ВЕЧЕР
Вечер. Вечер. Не надо рыданий.
Город спит. Остывает гранит.
Над опаловой тканью закатных мерцаний
Опускается облачный щит.
Я искал вдохновений, славословящий муки,
Я хотел быть наперсником грёз.
Опускаются ветви, как скорбные руки,
Зеленеющих, тонких берез.
Не горят, не сверкают кресты колоколен,
Точно мертвые — спят наверху.
Мне не надо бороться. Я болен, я болен,
Обрученный и верный греху.
Вечер. Вечер. Сгущаются тени
И шагают, и стынут во мгле. —
Час блаженного мира и кротких успений
На шумящей и скорбной Земле.
И не надо блаженства, не надо рыданий.
Город спит. Остывает гранит.
Над опаловой тканью закатных мерцаний
Опускается облачный щит.
Звонят в церквях. О, гул созвонный,
О, как люблю я этот гул.
Весь город с кем-то примиренный
В очарованьях утонул.
Недавних, темных туч волокна
Все разбежались и — в огне.
Горят рубиновые окна.
И свет играет на стене.
На небе — отблеск багряницы,
Звучит там шествие зари.
Как чьи-то ласковые лица,
Мигают робко фонари.
Не мучит душу гулкий топот
И звон отточенных копыт.
Дневной, многовековый опыт
Забыт, восторженно забыт!..
Звонят в церквях и плачут звуки
Созвонно-ласковой мольбой. —
О, вы ломающие руки
Перед невидящей судьбой, —
Как воспаленны ваши взгляды,
Как ваши вопли горячи!..
Ни слёз, ни выкриков не надо.
Молчи. Доверчиво молчи.
Тиха вечерняя лампада
И свет молитвенной свечи.
Ни слез, ни выкриков не надо.
Молчи. Доверчиво молчи.
Во храме затуманенном мерцающая мгла.
Откуда-то доносятся, гудят колокола.
То частые и звонкие, то точно властный зов,
Удары полновесные больших колоколов.
Торжественны мерцания. Безмолвен старый храм.
Зловеще тени длинные собрались по углам.
Над головами тёмными молящихся фигур
Покров неверных отсветов и сумрачен и хмур.
И что-то безнадёжное нависло тяжело,
Тревожно затуманивши высокое стекло.
И потому так мертвенен убор парчовых риз,
И потому все люди тут угрюмо смотрят вниз.
Есть это безнадёжное в безжизненных святых,
В их нимбах жёлто-дымчатых, когда-то золотых.
И в лицах умоляющих пригнувшихся людей,
И в шляпках этих впившихся, безжалостных гвоздей…
И ты, моя желанная, стоишь здесь в уголке.
И тоненькая свечечка дрожит в твоей руке.
Вся выпрямившись девственно, беспомощно тонка,
Сама ты – точно свечечка с мерцаньем огонька.
О, милая, о, чистая, скажи, зачем ты тут,
Где слышен бледным грешникам зловещий ход минут.
Где все кладут испуганно на грудь свою кресты,
Почуя близость вечности и ужас пустоты.
Где свет едва мерцающий чуть дышит наверху.
Где плачут обречённые давящему греху.
Где прямо и доверчиво стоишь лишь ты одна,
Но тоже побледневшая и вдумчиво-грустна.
Скажи, о чём ты молишься? О чём тебе грустить?
Иль может ты почуяла таинственную нить,
Что душу обхватила мне обхватом цепких трав,
С твоею непорочностью мучительно связав.
О, милая, прости меня за мой невольный грех.
За то, что стал задумчивым твой непорочный смех,
Что вся смущаясь внемлешь ты неведомой тоске,
Что тоненькая свечечка дрожит в твоей руке,
Что ближе стали грешники, собравшиеся тут,
Ловящие испуганно зловещий ход минут,
Кладущие безропотно на грудь свою кресты,
Почуя близость вечности и ужас пустоты.
