– И от дротиков в Его глазах ты успокоишься?

– Да! Только ты должна эти дротики бросить! – резким выкриком выделил главарь слово "ты". – Вот и конец будет непонятке. Какая ж непонятка, если в простое размалеванное дерево дротик бросаешь, а не в глаз отцу. А в глаз отцу я и не потребовал бы! А так, Тот, к Которому я тебя привязал – простая деревяшка есть. Так что развязываю и – бросай!

– Не дождешься! – опять крикнула Зоя.

"Дротики в глазах Спасителя – и от этого успокоение, и ради этого от своих под молотки? Вот ужас-то!" – с содроганием думала Зоя, когда выкрикивала.

– А ты – под молотки?

– Да!

Аж присвистнул Свистун, на главаря глядя. Ай да непонятка! Или в самом деле крыша у него поехала, или... – непонятка! Так ее раз-так, в натуре...

– Нет, – сказала Юлия Петровна.

– Уж не жалко ли тебе меня стало?

– Не тебя, себя. Уж столько в Него покидала, столько гвоздей понабивала... у тебя долларов меньше, чем в Его глазах моих дротиков. А ведь заколебалась... стерва старая!.. Моя-то свобода – ладно, свобода перед могилою у входа. Их, вон, свобода – вот что затормозило. Тебя мне надо было вот такого сейчас увидеть и такого вот услышать. Непонятку в шниф-тах твоих полицезреть, чтоб сгорело колебание как принцип. Ты мне шниф-та-ми своими доказал, что есть Он и что нельзя бросать дротики в глаза Отцу своему небесному. Спасибо тебе. И да не будет тебе успокоения от непонятки!

– А ведь я не все сказал! Я ведь именинникам этим на твоих глазах подарки выдавать буду. Эту вот фрук-то-зу за волосы подвешу, а из этого, вон вишь, он дрожит, мишень для дротиков сделаю! И эт-то не все. А если они вместо этого попросят тебя метнуть дротик? Да и как же не попросить, ведь детям боль страшнее, чем старикам!

– Что скажешь, Зойк? – вновь тоскливая нотка зазвучала в хрустальном перезвоне, переполнявшем Юлию Петровну.

– Нет! – последовал немедленный ответ. – И... если попрошу – не бросай!

– А ты?

Дротиком в сердце вонзилось это "А ты?" в душу Севы-Севастьяна. Он часто задышал, несколько раз сглотнул слюну...

– Держись, Севка! – Зойкин дротик летел теперь в довесок к "А ты?" Промчавшись через все душевные клетки, уже не дротиками, а сверкающими хрустальными многогранниками они со все заглушающим звоном соединились друг с другом и Сева увидел перед глазами светлый круг, откуда сиял необыкновенный Свет. Такой же круг видела перед собой сейчас Юлия Петровна и уже сходила на свои рельсы, на которых больше не было ржавчины. Невозможно страшно в семь лет принимать последнее решение в своей жизни, самое грандиозное решение, обрывающее эту жизнь настоящими дротиками, которые вот сейчас полетят в твое тело.

"Не бойтесь убивающих тело, бойтесь убивающих душу..." – еще совсем недавно с мамой читали, совсем недавно он шепотом говорил маме о другом, тогда самом важном решении – не молиться о прекращении его болезней: "Пусть будет воля Его..." А сейчас какая Его воля? "Я же еще ма-аленький..." Дротики, вонзающиеся в тело, они же души не касаются? Тогда они не страшны... Боль страшна. Боль может и душу заставить на все пойти. И привиделось: удав с жуткой пастью с ядовитыми колючками вместо чешуи сдавливает и душит трепетную лань, обвив ее всю беспощадными кольцами, из которых не вырваться. Еще чуть удушающего усилия и лань выкрикнет все, что хочет пасть. Она вся состоит из боли, она не владеет уже своим разумом, ее язык – полный раб сдавливающих колец. Через то самое "чуть" боль станет непереносимой, а если выкрикнет требуемое – ослабнут кольца и боль уйдет. До следующей прихоти ненасытного удава. Что-то тут не так... Да почему же моя душа – трепетная лань?! Где ее броня против колючих колец?! Как лихо выкрикнула Зойка этому верзиле: «Молитва Церкви Православной – вот моя броня!" Как бы пощупать эту броню? "Взявший плуг и оглядывающийся назад – неблагонадежен для Царства небесного" – вчера вечером с мамой читали. В белом круге перед глазами встали эти строки и луч небесного Света из круга, пройдя сквозь них, отслоил от них то главное, что в них заключалось, вобрал это в себя и новым дротиком вонзился в трепетную лань. И это был удар! Встрепенулась лань и вскочила на ноги, тряхнула уже нетрепетным телом и разлетелись на несколько кусков удавовы кольца. Вот только сейчас, когда для твоего тела приготовлены дротики железные, осозналась ударом вся великость, единственность и абсолютная правда стоящих перед глазами слов. И всех остальных слов из этой Книги. И вот уже и уши слышат то, что видят глаза, и слышат они Голос Самого Автора, и Голос этот говорит: "Делай, как Я говорю, исполняй, как Я предлагаю, кричи Мне, если слаб: помоги моему неверию – и Я помогу. Если Я велю тебе: иди по морю – ты иди, только веруй, а удел сомневающихся – морская пучина, ибо нет места сомневающимся в Моем Царстве. Если сказано Мной, что претерпевший до конца – спасется, то так и есть, если веришь Моим словам – считай Книгу Мою руководством к действию, а слова Мои – приказом, а приказы не обсуждаются"...

В белом круге возник пень березовый, на котором несмываемая кровь отца Ивана, а рядом – Распятие с запекшейся и уже почерневшей кровью Юлии Петровны, а сама она идет по морю как по сухой гладкой дороге, идет к светлому кругу, откуда льется неизреченный Свет. Она не видит бушующих вокруг волн, она не чувствует валящего с ног ветра, она только слышит призыв: иди! И идет. И она кричит ему, Севе-Севастьяну:

– А ты?

– И я, Юлечка! И я! Не бросай дротика в глаза Спасителю!

– Ну так их сейчас бросят в тебя! – Хрюн схватил Севу за горло. Тот захрипел. – Не-е, думаешь, сразу задушу? Не-е... Ну-ка, сдирай с него барахло, а на пузе круги рисуй, да смотри, чтоб десятка не на сердце была, я метко стреляю! А начнем с тебя, именинница. Ну-ка, Свистун... а ты, эй, да не стой ты у нее... веревку вон через балку перекидывай, да на конце расплети... Ну вышиби ей шнифты для удовольствия, они ей все одно никчему. А вообще, погоди, может именинница все-таки попросит!

– Не дождешься! – воскликнула Зоя. – Не трожь, – она остановила руку Свистуна. – Сама пойду.

Впервые в своей бандитской жизни Свистун чувствовал себя не в своей тарелке, хотя, когда вскрыли дверь и ворвались сюда, настрой был обычно-привычный, суть которого всегда сводилась к одному: бей того, на кого указывает главарь.

"А ведь и правда, не дождемся..."

– Деточки мои, простите меня, – раздался вдруг рыдающий крик Юлии Петровны. – Зоинька, Севонька, простите, ради Христа!.. – дальше она не могла говорить, да тут же и новый удар в рот последовал, сильнее прежнего.

– Ты слышишь меня, Юлечка? – зазвенел Зоин голос.

– Да, – едва прохрипело из бесформенной окровавленности.

– И ты меня прости, – капельки-слезинки будто белые барашки с горы, катились по ее щекам, хотя она радостно улыбалась. – Мы сейчас вместе полетим. Я была там, нас ждут.

– Подождут! – рявкнул Хрюн. – Бегом пошла! Я тебе еще надрезик не лбу сделаю, чтоб на скальпе повисела.

Зоя поглядела на Хрюна, и передернуло его от спокойной решимости на ее лице.

– Да, там долго ждут, и я очень хочу дождаться там тебя, – и, отвернувшись от него, она медленно пошла к перекинутой через балку веревке. Остановилась у Распятия, перекрестила Юлию Петровну и пошла прямо на Свистуна, который держал веревку.

– Слышь, Хрюн, а давай я ей просто перо в бочину, ну чо выкрутасить! Да и вообще, кончать давай, меня колотун бьет, в ушах звенит.

– Ша, делай, что говорят.

Зоя подняла голову вверх, туда, где высветилась ей на куполе молитва к Духу Святому. Белый Голубь отделился от купола и через мгновенье был перед Зоиными глазами.

– ...прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны и спаси, Блаже, души наша, – прошептала Зоя...

– Что?! Говорил же, – скрежетал зубами и матерился Хрюн, – ниже надо было круги рисовать!..

Он приподнял за волосы голову Севы – открытые пустые глаза были мертвы. И пульса не было.

– Как говорил мой кум, глазное яблоко наполнено смертью.