Ну, горы нам, многогрешным, сдвигать не дано, да и ни к чему их без надобности двигать... Хорошо и на своем месте все горы Господом поставлены... А вот чтоб обокравшего нас простить, на это силы у нас есть, а то об этом просить надо: «Вот же, Господи, не умею прощать и обиды забывать, научи!». И как раз об этом еще одна история припасена. Случилась она совсем недавно. Вот, гляньте-ка, деточки, на эту иконочку.

Дети почти вплотную приблизили свои глаза к бумажной, на картонку наклеенной иконе, на которую указывал Игнатий Пудович. Она стояла, прислонившись к правому нижнему углу большой Владимирской иконы Божией Матери. Только так, приблизив свои глаза, и можно было чего-то на ней разобрать. Она была выцветшая, блеклая, а небрежно нарисованные два лика на ней, изображенные рядом, вовсе не походили на лики святых. И надписи на тусклых нимбах вокруг голов тоже были полустерты.

— Да, деточки, — со вздохом сказал Игнатий Пудович, — иконочка эта без любви нерадивыми людьми по трафарету писана. И краски нестойкие. Но после того, как освятили ее, она все равно — икона! — Игнатий Пудович поднял указательный палец вверх. — А ведь икона эта, деточки, чудотворная. Четверых людей от гибели спасла. Один в этой истории вроде всего лишился, мог лишиться еще большего, остальные трое, думая, что приобрели, могли лишиться многого. А в итоге все четверо приобрели то, о чем и не думали, а посему назовем нашу историю: 

Спиридон Николаевич возвращался домой после трудового дня. Итог его он обычно обозначал так: «Отбарабанил».

Нет, на работе он не бил в барабан. Он сидел за столом и писал никому не нужные бумаги, за которые ему платили зарплату. Зарплату скудную, но вполне сносную, чтобы кое-как перебиться месяц. Большего Спиридон Николаевич и не желал, ибо был неприхотлив, ел мало, одевался скромно. Правда, имел затаенную мысль разбогатеть, то есть купить большую квартиру, машину, а также дачу под Москвой и дачу на Черном море. И мысль эта имела под собой вполне осязаемое основание. Находившийся в его однокомнатной квартирке походный резной мебельный гарнитур Людовика XIV из особого красного дерева с золотыми ручками и замочками, стоил гораздо больше того, о чем Спиридон Николаевич имел затаенную мысль. Гарнитур состоял из шкафа, секретера-серванта, стола с четырьмя стульями и жесткого без обивки дивана. Гарнитур сей Спиридон Николаевич наследовал от своего отца Николая Спиридоновича, который в голодные бедственные тридцатые годы был директором Торгсина. «Торгсин» — это магазин такой хитрый — «торговля с иностранцами», то есть — на валюту. Но устроен он был не только для торговли с иностранцами и не только на валюту. Принимались вместо денег у своих граждан и семейные ценности — золото, драгоценности, которые еще оставались у граждан с дореволюционных времен. Деньги тогда мало что значили, и те, кто мог, припрятывал драгоценности на черный день. Остался и гарнитур этот у каких-то (теперь и не вспомнить — каких) больших дворян, ухитрившихся пережить расстрельные годы революции и гражданской войны. Дворяне получили мешок муки, а Николай Спиридонович — гарнитур, за который посольство Франции отдало бы столько золота, сколько он весил — если бы, конечно, знало о нем. С жуткими ухищрениями, по частям, тайно, перетаскивал он гарнитур в свою квартиру, ибо теперь получалось, что не дворянское имущество тащил к себе Николай Спиридонович, а государственную собственность. А с такими «таскунами» в то время наше государство расправлялось скоро и беспощадно.

А умирал Николай Спиридонович совсем другим человеком, чем был тогда, когда тащил на себе ночью по лестнице Людовиков гарнитур. И сыну своему, Спиридону Николаевичу, говорил угасающим шепотом:

— Больше всего жалею, что приволок его, разбил бы сейчас, да сил уже нету... Сказать тебе: на помойку снеси, или отдай кому просто так, или по дешевке — все равно не послушаешь... Получается, свой грех тебе передаю... Но, кроме греха, вот тебе другой подарок: икона. Не смотри, что бумажная, она уже помогала мне... Двое святых на ней, оба святителя, епископы, значит... Эх, ничему тебя не научил, кроме жадности своей... Николай Угодник и Спиридон Тримифунтский, наши с тобой небесные покровители. Ну, Никола — тот во всем помощник-заступник, а Спиридон — тот особо по денежным и имущественным делам... На почетное место их поставь. Будет случай — помогут. А как — сами они решат.

Спиридон Николаевич решил, что подоконник — самое почетное место в квартирке. Там и стояла, к раме прислонившись, блеклая выцветшая икона. В сырую погоду на окне было сыро, в солнечную — раскаленно-жарко. Она должна была давно уже окончательно поблекнуть и выцвести, но она оставалась такой, какой вручил ему ее умирающий отец. Этому немало удивлялся Спиридон Николаевич, когда вечером, отвлекшись наконец от созерцания гарнитура-сокровища, обращал внимание на сиротливо прислонившуюся икону.

А вот завета отцовского Спиридон Николаевич не выполнил. Затаенная мысль рвалась из глубин сознания, чтобы заполнить собой всю душу: как бы подороже продать гарнитур! Однако тут же подсказывала: главное — не делать лишних движений. Нужно было найти сбалансированный вариант продажи, чтобы выгодно, но при этом быстро и тихо. В то время, когда случилась сия история, государство по-прежнему очень враждебно относилось к тайным богатствам своих подданных. А явных (с точки зрения государства) и быть не могло, потому как на ту зарплату полагалось быть только средне-бедным или средне-обеспеченным, а если что сверх зарплаты — ответ надо было давать, откуда ты взял это самое «сверх». А ответ, что твой родитель в голодные времена «экспроприировал» у государства чудо-гарнитур Людовиков, а ты его теперь продал — очень бы не понравился государству. Спиридон Николаевич выжидал. Иногда потихоньку находил и приглашал оценщиков. Последний оценщик, когда вошел в квартирку, едва в обморок не упал, как только взгляд его упал на гарнитур. Опомнившись, назвал цену, с которой сразу согласился Спиридон Николаевич.

Итак, Спиридон Николаевич, «отбарабанив», возвращался после трудового дня в свою квартирку. У лифта стоял его сосед по площадке. Увидав Спиридона Николаевича, сосед удивленно вскинул глаза:

— О! Наше почтение. А я уж думал, что и не увижу тебя больше. Грузчики говорили, что ты переехал и больше не вернешься.

— Какие грузчики? — недоуменно спросил Спиридон Николаевич, и у него неприятно закололо под сердцем.

— Обыкновенные грузчики. В халатах, с бирочками. Которые мебель твою выносили. А хороша у тебя мебель!

— Как выносили? — Спиридона Николаевича шатнуло, и он схватился за сердце. — Что выносили?

— Мебель твою, — сосед слегка даже отпрянул от Спиридона Николаевича, так вдруг изменился его облик. — В грузовик грузили. И я помогал. И копию ордера твоего на новую квартиру показывали. И заявление твое, что разрешаешь вывоз, и ключи твои...

— Какой ордер?! Какие ключи?!

Что-то оборвалось внутри у Спиридона Николаевича. Он все понял и обо всем догадался. И перед его глазами встало задумчивое, изучающее лицо последнего оценщика. Да, высший класс воровской работы...

Он уже без всяких чувств глядел на пустую свою квартиру. Вынесли все. И даже то барахло, что в шкафу было. Да и правильно, оставлять ничего нельзя, подозрительно. На какой-нибудь помойке сейчас валяются его пиджаки, два плаща и зимнее пальто...

Только икона на подоконнике глядела на него блеклыми ликами. «Вот тебе и случай — помогли. Решили...», — так подумалось Спиридону Николаевичу и поначалу захотелось даже ударить по иконе. Не ударил, сдержался, взял в руки, вгляделся. И почувствовал, что истерика его от потери гарнитура-сокровища прошла. Остались спокойная злоба на воров и желание любой ценой вернуть сокровище. И оказалось, что желание это совсем не безнадежное.

Милиционер, бестолково вышагивавший по гулкой от пустоты комнате, остановился вдруг у телефонного аппарата, который стоял по полу. Раньше он стоял на людовиковском столе. — Интересно, — задумчиво сказал милиционер, — а почему аппарат не взяли? Старый плащ, латаные ботинки — забрали, а новейший заграничный аппарат оставили. И ведь они же разыгрывали переезд. Как же телефонный аппарат не взять на новую квартиру?