И вдруг многолетняя дремота разом оборвалась ревом огня. Огонь ревел, выл, трещал. Не было еще такого огня на Москве. Метались в огне французы, тоже не видевшие такого пожара. Еще недавно они восхваляли, как бога языческого, своего императора Наполеона, который полмира покорил и в Москву вошел. Теперь же они кляли его за то, что он привел их сюда, воевать с этим страшным, для любого врага, народом, который даже собственную столицу сжег, чтоб не досталась врагу.

Минуло и это время, и наш кирпич вновь стал храмовым кирпичом. Он лег во внешнюю кладку алтарной стены, как раз над окном. Но тут недолго суждено ему было пробыть. Недолго он смотрел на свое бывшее место на Успенском соборе — тот и отсюда был виден, выглядывал из-за зубцов кремлевской стены. Однажды ночью, когда наш кирпич любовался отблеском крестов в лунном свете, его вдруг грубо выдернули из кладки вместе с решеткой на окне. То были церковные грабители, самые окаянные из всех грабителей. Они влезли в окно, а лом бросили рядом с кирпичом.

«Ты что ж это делаешь?» — возмущенно спросил у лома кирпич.

«Да я-то при чем?!» — зазвенел в ответ лом. И он был прав.

Через то же окно вылезли грабители с мешком награбленной церковной утвари. Вылезли и стали лом искать. А пока они грабили, луна зашла за облака и наступила кромешная тьма. Руки грабителей с растопыренными пальцами шарили по земле вокруг лома, но все мимо. Они ругались последними словами, но точно сила какая отводила их руки от лома. Они ведь наметили еще один храм ограбить и вдруг такая незадача. Один из грабителей вдруг споткнулся о кирпич и рухнул плашмя в траву. Еще более мерзкая ругань понеслась к небесам. Причем кирпичу показалось, что его кто-то приподнял, чтобы нога грабителя зацепилась. Упавший поднялся, пошарил рукой, нашел наш кирпич и сказал:

— Ладно, нечего искать, время дорого. Вроде, крепкий кирпич. Поехали. Попробуем им замок сбить...

Бросили грабители мешок да кирпич на подводу и покатили. Ехать же было совсем недалеко. Но около храма, который они наметили, толпился народ, и очередное злодейство пришлось отменить. Покружили они вокруг, но грабить не решились. Поехали за город, в свое разбойничье логово, добычу делить. А кирпич наш забытый на подводе лежит.

Вот едут они лесом... Стали тут бесы рогами их подкалывать, чтоб совсем в погибель ввергнуть.

«Тьма-то какая крутом!» — подумал один из грабителей и поежился. А бес тут как тут, за левым плечом его шепчет:

«Бери кирпич, да бей сотоварища. Все тебе достанется!»

Но товарищу его, что сзади сидел, другой бес то же самое шептал. И товарищ, сразу вняв бесовскому голосу, поднял кирпич и опустил его с размаху на голову первому. И полетел тот с подводы в овраг, а за ним и кирпич наш.

Очнулся первый грабитель через некоторое время, и, открыв глаза, увидел над собой доброе бородатое лицо. Приподнялся он на локтях и заметил рядом с собой кирпич, который был весь в крови. Застонал грабитель и за голову схватился — от боли и досады.

А старичок бородатый и говорит:

— Ну что, Василий-горемыка, како денежки Божии поделил?

— Откуда ты знаешь мое имя, старец? — поразился грабитель.

— Ничего нет тайного, Василий, что не стало бы явным. Это не людские слова — Христовы. Бог все видит. Вот этот кирпич, мертвый, бессловесный, и то осмысленнее вас оказался. Пытались вы его к делу злому приспособить — не получилось. Мало того, он ко мне тебя привел. Ты не скорби, что тебе этак досталось. Это воля Божия о тебе. Милость Его великая. Голова кровью обагрилась, глядишь, душа светом озарится покаянным. Али, скажешь, тьма кромешная тебе не страшна?

И посмотрел старец на Василия-бедолагу таким вдохновенным, таким благодатным взглядом, что проняло душу церковного грабителя. Остался он у старца, раскаялся и вскоре монашеский постриг принял. И кирпич при старце святом остался. Старца звали Зиновием. Зимой жил он в лесной пустыньке, монастырьке маленьком, а все остальное время в лесной келье пребывал. Был он прозорлив и имел дар исцеления. Множество народа ходило к нему душу и тело врачевать.

А кирпич старец Зиновий стал вместо подушки под голову класть. Укрывался же он покровом Божиим — так он сам говорил, и прибавлял:

— А другого покрывала мне не надобно. Ну, а коль Господь лишит покрова, покрываться мне тем паче ни к чему, ибо спать не буду, молиться буду, чтоб покров возвратился.

Вот таков был старец Зиновий.

Днем лежал кирпич на земле, дышал благодатью и не чувствовал тоски по своему старому месту в Успенском соборе. Хорошо ему было. Ночью длинные седые волосы старца покрывали его, а тепло тяжелой головы согревало. Кирпич пыжился, пытаясь размягчиться, чтоб старцу помягче было. Но крепко он слеплен был, на совесть, и размягчиться никак не получалось. Да старец и не нуждался в мягкости под головой. Он спал сном младенца. И даже во сне лилась, не уставая, его молитва.

Так и текли тихо и мирно дни кирпича. Но однажды старец взял его в руки и понес куда-то. Вышел он из леса, приблизился к белому храму, и почувствовал кирпич, как его вкладывают, постукивая, в пустое место в кладке.

«Ну что ж, — согласился кирпич, — такая служба по мне. Только б ломом не били больше».

Вздохнул старец, когда кирпич оказался на новом месте. Он сказал, на кирпич глядя:

— Обагрился ты раз кровью Василия, скоро обагришься еще раз...

Не понимал кирпич слов старца. Он грел свой полированный бок под ласковыми лучами солнца, дышал дивным воздухом, как вдруг все это кончилось. И солнце стало не ласковым, и воздух казался каким-то испорченным, им стало трудно дышать. Как триста лет назад, стрельба пошла, пожары то тут, то там, разбои и неустройства. Но триста лет назад несокрушимая вера в Бога одолела смуту, нынче же зашаталась вера, и рухнуло все.

Однажды на рассвете кирпич ощутил на себе удары пуль и его обдало кровью, только немного просвета незалитого осталось на нем. Вслед за тем новые удары посыпались и новые потоки крови полились на кирпич. Все меньше просветов оставалось на нем. И вот, последним своим просветом он увидел, что какие-то люди в кожанках и шинелях, со звездами на фуражках, с перекосившимися от злобы лицами тащат бывшего грабителя Василия, а ныне инока Павла (такое имя он получил при монашеском постриге). Его поставили спиной к кирпичу, он перекрестился, раздались выстрелы. Кровь его, по слову старца, вновь обагрила кирпич, который вдруг увидел, как те же люди волокут старца Зиновия. Он чуть из кладки не выскочил. Ни с кем эти люди не обращались так грубо, никого так не понукали, как старца Зиновия. Особенно старался один свирепый, во всем кожаном. Они стали меж собой орать-совещаться и затем поволокли его назад, а Свирепый подошел к кирпичу, осмотрел его внимательно и вынул из кладки — ведь старец тогда его без раствора положил. Усмехаясь и подбрасывая кирпич на ладони в кожаной перчатке, шел Свирепый вслед за своими подручными, которые тащили старца Зиновия.

Кирпич опять почувствовал на своем окровавленном боку тепло волос старца. Часть крови, что была на кирпиче, осталась на старческой бороде, и он увидел себя висящим на его шее. Он придавил собой бороду старца и хотел, чтобы как-то полегчала его многовековая тяжесть, ибо чувствовал, что причиняет старцу боль.

— И руки назад ему завяжите, чтоб не перекрестился, — прорычал Свирепый.

— Боитесь крестного знамения, — сказал старец. — Господи, прими дух мой с миром. Не вмени им греха сего...

Старца толкнули в спину, и он полетел с обрыва в реку.

Всю свою жизнь кирпич гордился перед деревяшками своей долговечностью и крепостью. Сейчас же, устремляясь на дно, он страшно завидовал, что они легче воды. Тянул кирпич старца на дно, оставляя за собой кровавый след. Когда они со старцем легли на дно, вся кровь смылась с него, кроме крови инока Павла, бывшего разбойника Василия. Она навеки отпечаталась на его поверхности.

Кирпич лежал на груди старца и смотрел на его закрытые глаза. Будто спал старец. Подплыла рыбка. Он хотел было сказать ей, чтоб она спихнула его с груди старца. По лбу старца пополз какой-то рачок. Рыбка съела рачка и уплыла. И тут кирпич почувствовал, что они со старцем всплывают. Он сначала не поверил этому, но они вправду оторвались от дна и их тихонько потянуло наверх. Через некоторое время кирпич ощутил тепло солнечных лучей, которые стали высушивать его спинку. На берегу толпились люди.