Воздух был напоен ароматом цветов, струившимся из фруктового сада, за которым виднелись свежевспаханные поля. Ранегунда перегнулась через крепостные зубцы и посмотрела вниз — на деревню.

— Через два месяца мы будем с прибытком, — сказала она.

— Если новая рожь не покроется сыпью, — заметил стоявший рядом с ней Сент-Герман.

— Вы все еще утверждаете, что помешательство вызывается больной рожью? — Она даже не обернулась. — Удивительное упорство.

— Для него есть основания, и мне очень жаль, что вы по-прежнему не хотите мне верить. — Он помолчал, сознавая, что ничего не добьется, возобновив старый спор, и указал на двоих деревенских подростков, приглядывающих за воротами в составленной из вертикально вкопанных бревен и обегающей всю деревню стене. — Взгляните на них. Они почти дети. Если село атакуют, будет ли от них прок?

— Этого не случится, — откликнулась Ранегунда.

— А вдруг?

— Никаких вдруг быть не может, — усмехнулась она. — Это отдаленная крепость. И она небогата: у нас даже нет собственной гавани. От нее мало проку как датчанам, так и разбойникам. Вы ведь и сами говорили, что пользу в ней видит только король Оттон. И людям из Бремена тоже тут нечего делать, ведь в любом другом месте кормятся лучше, чем мы. А кроме того, они и представления не имеют о нашем существовании.

— Спорное утверждение, — заявил Сент-Герман. — И весьма опасное в своей сути.

Они помолчали, наблюдая за ходом деревенских работ. Йенс запрягал волов, плотники ладили новые избы, лесорубы за частоколом обрабатывали стволы — первые в эту весну.

Ранегунда рассмеялась.

— Вы не с той ноги встали? Никому из этих бродяг и в голову не придет, что здесь кто-то живет. — Она указала на громадные, уходящие к горизонту леса. — Мы в этих дебрях спрятаны лучше, чем молодые лисята.

Шутку не приняли.

— Эти люди пережили голодную зиму, и, раз уж они продержались, у них развился очень острый, особенный, превосходящий звериное чутье нюх. Их основное занятие — поиск еды, и они безошибочно устремляются туда, где ею пахнет. Они должны делать это, иначе умрут. — Его темные глаза помрачнели, а внутренний взор ушел в прошлое — к голодным бунтам Ниневии, Туниса, Багдада.

Ранегунда перекрестилась.

— Возможно, вы правы. Однако вряд ли весь этот сброд страшнее датчан. А те не появлялись в наших местах уже более года, ибо воочию убедились, что поселение надежно укреплено: обнесено частоколом и неприступными стенами. Им нет корысти на нас нападать. Что до разбойников, то они вооружены много хуже. Благодаря частоколу даже деревня не пострадает, если они вдруг решатся напасть. Но они не решатся. Как и датчане.

— И на чем же зиждется эта уверенность? — менторским тоном спросил Сент-Герман. — Только на неприступности крепости или на чем-то еще?

— На том, что нас защищает Христос Непорочный, — не задумываясь, ответила Ранегунда.

— Это ответ брата Эрхбога, но не ваш, — мягко произнес он. — Ах, Ранегунда, подумайте сами. Датчане не вассалы Христа. Он в их глазах отнюдь не всесилен.

— Но Он властвует над всем миром, по крайней мере так утверждает брат Эрхбог… Да и мой брат тоже, — заявила она, пожимая плечами. — И приметы сейчас отнюдь не зловещи. — Резон явно не произвел впечатления, и Ранегунда вскинула голову. — Ну хорошо. Давайте попробуем рассмотреть вопрос по-иному.

— Давайте, — кивнул Сент-Герман. — Неприступные крепости тоже берутся, оставим пока это в покое. Итак, почему датчане к вам не идут?

— Почему? — Ранегунда задумалась. — Потому что у них есть другая пожива, много более привлекательная, чем мы.

— Вряд ли, — возразил Сент-Герман. — Откуда ей взяться? Почему бы не предположить, что они получают отпор? Что разбойники за счет притока беженцев сделались чересчур многочисленными и уже с легкостью отшвыривают их восвояси? — Он видел, что она не понимает, о чем идет речь, и поспешил пояснить: — Образовалась сила, которой страшится даже регулярное датское войско, а это уже нешуточная угроза. И крепости сбрасывать ее со счета нельзя.

Она склонила голову набок.

— И вы верите в это?

— Дело не в том, во что я верю, — с твердостью в голосе произнес Сент-Герман. — А в том, чтобы, невзирая на все утверждения брата Эрхбога, крепость деятельно готовилась к отражению нападения, чего сейчас нет.

Ранегунда какое-то время молчала.

— Прекрасно, — наконец сказала она. — Вы уверены, что нам грозят неприятности, а я склонна принять ваше мнение к сведению и развернуть работу по устранению у нас слабых мест. Это будет нам на руку. Маргерефа Элрих доложит о нашей активности королю, а тот разрешит нам увеличить число крестьян, увидев, что мы способны надежно оборонять их. Вас это устроит?

— Устроит, — кивнул Сент-Герман. — Если работы будут не показными.

Ранегунда опять засмеялась.

— Разве что самую малость. Я все-таки не понимаю, зачем им стремиться сюда. Зачем расходовать силы, оружие? Частокол очень надежен, стены крепости каменные, а особых богатств у нас не имеется. Вы говорите, нас атакуют? Прекрасно. Но ради чего?

— Чтобы занять эту крепость. Она ваша главная ценность. Захватив ее, эти люди получат возможность контролировать все побережье.

— Но здесь нет гавани, — напомнила Ранегунда, оглядываясь через двор на Балтийское море. — Без кораблей контролировать побережье нельзя.

— Или без множества подвижных маленьких лодок. Устья ближайших ручьев их прекрасно вместят. Пятьдесят развернутых парусов в один миг обратят Лиосан в пиратскую базу, легкой добычей которой станут идущие с востока в Хедаби суда. Разумеется, король Оттон в конце концов наведет здесь порядок, но на это понадобится время. История знает такие примеры.

Ему представились дальние побережья, усеянные пиратскими поселениями — от Греции до Египта, от Бирмы и до Испании.

— Но нам это не грозит, — убежденно сказала Ранегунда. — Иначе маргерефа Элрих учел бы такую опасность и оставил бы здесь много больше солдат.

Сент-Герман, отнюдь в том не уверенный, чопорно поклонился.

— Надеюсь, вы правы, герефа.

Уязвленная, она вскинула подбородок.

— А почему, собственно, должно быть по-другому? Это мой дом, и я знаю о нем все. Вы же здесь иноземец, утративший родину и давно позабывший, что это значит — свой дом.

— Пусть я оторван от родины, Ранегунда, но земля ее продолжает меня защищать, и, значит, мы с ней неразлучны, — спокойно произнес он.

Она покраснела.

— Я не хочу вас обидеть. Я имею в виду, что вы далеки от своего народа и от своей страны и что этот край на нее не походит.

Ее смущение смягчило Сент-Германа.

— Родина для меня теперь только понятие, в этом вы правы. Но такие, как я, накрепко связаны с землей, на которой росли. Без нее мы ничто. — Он печально улыбнулся и добавил: — Позже вы это поймете.

Она, поежившись, отошла от него и снова взглянула вниз, на деревню.

— Весна — бесстыдная лгунья. Она заставляет нас верить, что все идет хорошо. А на деле до урожая еще далеко и кладовые наши пусты после трудной зимовки.

Сент-Герман неприметно вздохнул. Вот и сейчас она уклонилась от важного для нее разговора, упорно отказываясь обсуждать, что с ней станется после могилы. Он покачал головой и сказал:

— Зато весна нас бодрит и многое нам обещает. Уже за одно это не стоит ее порицать.

Ранегунда перекрестилась.

— Пусть Христос Непорочный проследит, чтобы ее обещания сбылись. Тогда я свободно вздохну.

Он тоже перекрестился, затем кивком головы указал на темнеющий вдали лес:

— Там полей нет. И людям, что прячутся в дебрях, надеяться не на что. А нужды их велики.

— Новый нажим? — отчужденно спросила она.

— Напоминание, — поправил он и прибавил: — Потайной ход вами так и не найден, так что о какой-либо неприступности крепости нечего и говорить.

Ранегунда метнула в него жесткий взгляд.

— Он, я уверена, ведет в южную башню. Но не выходит ни в мои комнаты, ни в оружейную, ни в запасной арсенал на шестом этаже. Это уже хорошо. До оружия неприятель не доберется. Под вопросом комнаты Пентакосты и общее женское помещение с ведущими к нему коридорами. Темных углов там не так уж много, но я ничего не нашла.