— Ищите лучше, — посоветовал Сент-Герман. — Я склонен думать, что он проложен в стене… Может быть, прямо у нас под ногами.

— Замолчите! — вскинулась Ранегунда. — Мне и так тошно, а тут еще вы.

— Как вам угодно, — сухо произнес Сент-Герман.

— И… ступайте к себе: мне надо побыть в одиночестве.

— Как вам угодно, — повторил Сент-Герман и пошел к спуску во двор.

— Сент-Герман, — окликнули его сверху. — Возможно, мы позже обсудим этот вопрос.

— Всегда к вашим услугам, герефа, — сказал он, не оборачиваясь.

Спустившись во двор, Сент-Герман двинулся к кузне, раздраженно прикидывая, как велика вероятность морской атаки на крепость. Выводы были неутешительными, ибо зимние шторма улеглись и Балтика сделалась ровной, как прогулочный плац. Гоня от себя мрачные мысли, он долго и яростно бил молотом по разогретым докрасна заготовкам, придавая им нужную — грозную для противника — форму, потом отправился в баню и, смывая с себя сажу и копоть, провел там чуть ли не с час.

Подходя к дверям превращенного в лабораторию склада, он приостановился, прислушиваясь. Наверху, на ступенях, явно кто-то стоял.

— Кто там? — резко окликнул он, уверенный, что это Ингвальт, вновь затеявший слежку за подозрительным чужаком.

Наверху и впрямь прятались. Но это была Пентакоста. Изящная и воздушная, она походила на облачко — в новом желтом камзоле, узоры которого повторяли узоры ее наголовника, и в ослепительно-белой блузе, примятой тяжестью темного золота кос.

— Да будет добрым твой день, иноземец, — сказала красавица.

— И вам желаю того же, высокородная госпожа, — откликнулся Сент-Герман.

— Я знала что вы придете. — Лицо красавицы осветила чарующая улыбка. — Я захотела этого, и вот вы пришли.

— Ну да, — сказал он с некоторым изумлением. — Я тут расквартирован, вот и пришел.

— Нет, — возразили ему, — вас привел сюда мой призыв. — Пентакоста широким жестом обвела лестничную площадку. — Место не имеет значения. Я позвала вас, и вы явились ко мне. Как явились бы в Дании или в Риме — везде. Но в следующий раз будьте порасторопнее. — Она капризно поджала губы. — Вы не спешили. Мне пришлось ждать.

— Очевидно, я просто не слышал вас.

Сент-Герман поклонился. Лихорадочный блеск в глубине глаз чаровницы сказал ему многое, и он поклонился еще раз.

— Слышали. — Пентакоста спустилась пониже. — Вы просто сопротивлялись призыву. — Вновь улыбнувшись, она огладила бедра. — Но в этом теперь нет нужды. И у вас есть возможность одарить меня тем, чего я так страстно желаю и чего, разумеется, не менее страстно желаете вы.

— Наши желания часто губительны, — сказал Сент-Герман, стремясь отвести от себя неожиданную напасть. — Однако, не будь вы замужней женщиной, Беренгар, без сомнения, с большой радостью откликнулся бы на них.

— Он не более чем игривый щенок и меня недостоин. Он мальчишка, а вы зрелый мужчина и, безусловно, сумеете наполнить мое существо удовольствием и одарить меня детьми.

— Высокородная госпожа, — твердо произнес Сент-Герман, — не подобает вам говорить со мной о подобных вещах. Да и мне не годится вас слушать.

Он с таким же успехом мог бы и промолчать.

— Я знаю, что вы хотите меня, — ответила Пентакоста. — О том говорят все приметы, все знаки. Но даже без них я обрела бы эту уверенность, ибо явственно вижу огонь вожделения, пылающий в глубине ваших глаз.

Сент-Герман осознал, что ситуация из неловкой может перерасти в нечто большее, и попытался еще раз положить ей конец:

— Вы оказываете мне честь, высокородная госпожа, но, как ни досадно мне говорить это вам, ничего подобного нет и в помине.

И снова его словам не было придано никакого значения.

— Я вижу, как вы притворяетесь, любезничая с Ранегундой, и знаю, что вы делаете это только затем, чтобы обрести ее покровительство и жить близ меня, а не в клетке с рабами. Вы льстите ей, помогаете, и поначалу ваше поведение меня раздражало. Но, вникнув в его подоплеку, я поняла, как вы умны, и пришла в полный восторг, аплодируя вашей смекалке.

Выслушав весь этот бред, Сент-Герман встревожился — и уже не на шутку.

— Вы ошибаетесь, высокородная госпожа. Я никогда ни о чем подобном не думал. Вы замужняя женщина, дочь герцога, наконец. И потому находитесь за пределами чьих-либо, а уж тем более моих, притязаний. Я оскорбил бы и Христа Непорочного, и германского короля, если бы вдруг решился на что-то такое.

Он поклонился в византийской манере и на шаг отступил.

Пентакоста шагнула к нему.

— Да. Да. Так всем и говорите. Разумеется, я ценю ваше благоразумие. Это прекрасное качество в кавалере, особенно в столь стесненных условиях. — Она придвинулась ближе. — Ваша осмотрительность дает мне понять, что вы не склонны превращать нашу связь в нечто открытое посторонним завистливым взорам. Любовнику следует беречь честь возлюбленной, но в наше ужасное время таких благородных рыцарей почти не осталось.

— Но, высокородная госпожа, я вовсе не являюсь вашим любовником и не стремлюсь стать таковым, — возразил Сент-Герман, сохраняя предельно вежливый тон.

Красавица дернула плечиком.

— Да. Всегда лучше таить свой прибыток, чем выставлять его напоказ. Но сейчас мы одни. Никто нас не видит. — Она поощряюще улыбнулась. — Беренгар взял силки и ушел ловить птиц, Ингвальт с ним, а Калфри приглядывает за огнем. Он не спустится, даже если что-то и заподозрит, поскольку не может оставить свой пост. Есть возможность вознаградить ваше долготерпение.

Злить красавицу было опасно, и Сент-Герман хорошо это понимал.

— Высокородная госпожа, — повторил он, вздохнув, — я вовсе не ваш обожатель. У меня нет желания ни получить что-то от вас, ни предоставить себя в ваше распоряжение. Ради доброго имени вашего мужа и дальнейшего мирного процветания крепости, которой он управлял, оставим все как есть и разойдемся.

Она рассмеялась.

— Мучитель! Мне очень лестно, что вы с такой настойчивостью пытаетесь оградить меня от всяческих неприятностей. Это весьма благородно. Но не мешкайте же! Я готова рискнуть, ибо вы теперь — мой, а я — ваша.

— Но я вовсе не хочу рисковать, у меня на то нет резонов, — уже с нотками недовольства возразил Сент-Герман. — Мне нет до вас дела.

— Ах, оставим слова! — Пентакоста сделала еще один шаг и вдруг прильнула к нему. С такой стремительностью, что он не успел отшатнуться. — Говорю же, вы — мой, а я — ваша.

Она внезапно почувствовала, что теряет опору. Иноземец поднял ее, оторвал от себя и без видимых усилий поставил к стене, словно огромную куклу.

— Выслушайте же меня, — сказал он, — и постарайтесь взять в толк. Между нами ничего нет, не было и не будет.

— Ты хочешь меня. — Пентакоста злобно прищурилась. На лице ее уже не было и тени улыбки. — Я знаю это. Старые боги отдали тебя мне. Теперь ты мой раб, и таковым пребудешь навеки.

— Нет, — решительно произнес Сент-Герман.

— Ты моя вещь! Ты… — Она задохнулась. — Ты любишь меня и увезешь далеко-далеко. Туда, где нас никто не найдет, где мы заживем как супруги.

— Нет. — Сент-Герман осторожно попятился. — Нет, прелестная дама. Все, в чем вы пытаетесь меня убедить, только плод ваших измышлений. Я вовсе не ваш, вы не моя, и никакие боги тут ничего не изменят. Обратитесь вновь к своим воздыхателям и не морочьте мне голову. У меня и так достаточно напряженная жизнь.

— Наглец! — вскричала она, наконец-то сообразив, что ее отвергают всерьез. — Негодяй! Как ты смеешь?

— Высокородная госпожа. — Сент-Герман церемонно кивнул, отступая к выходящей на улицу двери.

— Как ты смеешь?! — воскликнула она снова. — Ты должен мне подчиниться. Я за тебя хорошо заплатила и не позволю себя обмануть.

Сент-Герман помолчал и поклонился еще раз.

— Высокородная госпожа, — произнес он со всей доброжелательностью, какую сумел в себе наскрести, — давайте кончим эту историю миром. Будем считать, что этого разговора у нас с вами не было. Все забыто. Вы не говорили ничего, а я ничего не слышал.