— Ха! — Пентакоста презрительно подбоченилась. — Это уже невозможно, — с гордостью заявила она. — Чары крепки: я вошла в твою грудь, как стрела. Вынуть ее — значит расстаться с жизнью. — Губы красавицы искривила язвительная усмешка. — Умри или полюби меня, иноземец.

— Высокородная госпожа требует от меня невозможного, — уже без поклона заявил Сент-Герман. — Сожалею, что вынужден разочаровать вас.

— Ты полюбишь меня, — отозвалась Пентакоста. — Такова моя воля.

Сент-Герман покачал головой.

— Ты полюбишь меня, — повторила она, наблюдая, как он идет через плац. — Ты станешь моим, инородец.

Через секунду ее затрясло — от ярости и от жгучей обиды. Первое нашло выход в площадной брани, второе — в рыданиях, которые, впрочем, вскоре затихли. Пентакоста отерла слезы и боязливо покосилась на потолок. Так, словно там находился кто-то могущественный и незримый. Это была проверка, сообразила она. Старые боги просто решили выяснить, останется ли их любимица им верна или переметнется к Христу Непорочному при первой же неудаче. Постепенно она осознала и то, почему так упрямился Сент-Герман, несмотря на неодолимость своего к ней влечения. Он не был готов к столь стремительному развитию их отношений. Вот в чем все дело. Он просто не был готов. И конечно, не мог поверить в досягаемость той, что очень долгое время казалась ему недоступной. Его ошарашила ее нежданная пылкость, он принял признание за дурацкую шутку, ему нужно время, чтобы все осознать. Пентакоста вздохнула, понимая, что поспешила, что луна еще не в той фазе и лишь приближается к полноте. Но уж больно удобно все складывалось для решительной встречи. И Беренгар убрался из башни, и приставленным к ней компаньонкам разом понадобилось приглядеть за детьми.

«Да, — сказала она себе, поднимаясь на третий этаж, — ты всегда была опрометчива. Тебя и в детстве поругивали за неумение сдерживаться и за стремление всем поскорее завладеть».

Она вошла в швейную и села к станку, с гордостью оглядев свешивающуюся с него ткань. Пусть попробуют ее распустить, пусть попробуют снять с нее чары. До полнолуния еще несколько дней, и действенность заговора можно усилить. Как удачно, что Джуста с Оситой отпросились к больным ребятишкам. Теперь можно ткать в одиночестве и без помех.

Отойдя от башни, Сент-Герман был вынужден остановиться, чтобы хоть как-то упорядочить мысли, быстро и бессистемно мелькавшие в его голове. Он не смог справиться с ситуацией и разозлил Пентакосту. Что она теперь выкинет, можно только гадать. Одно ясно: эта гордячка ни за что не утихомирится и категоричность отказа ее лишь распалит. Он хорошо понимал, что надуманное влечение красавицы к богатому и независимому инородцу может после случившегося перейти в настоящую страсть. Тогда ему самому какое-то время нечего опасаться, но Ранегунда непременно попадет под удар. Ревность может толкнуть женщину на самые неожиданные поступки, а невеста с золовкой и так не ладят между собой. Если неприязнь перерастет в ненависть, то…

Он круто развернулся на каблуках и зашагал к общему залу. Там рабы под присмотром дежурного вычищали очаг.

— Не ленитесь, — покрикивал Герент. — Золу, что почище, отнесете на мыловарню. Ссыпайте ее в отдельный мешок.

— Герефы здесь не было? — спросил из дверей Сент-Герман.

— Нет. — Герент нахмурился, но все-таки снизошел до ответа. И даже прибавил: — Возможно, она в деревне.

— Благодарю, — кивнул Сент-Герман.

У ворот ему было сказано, что герефа крепость не покидала, и в конце концов поиски привели его в оружейную. Дверь там была открыта, и Сент-Герман не стал ее закрывать.

— Не можете ли вы уделить мне минутку, герефа?

Ранегунда оторвалась от бумаг, спрашивая себя, что случилось. Он никогда ранее не являлся к ней без приглашения. По их негласному уговору она обычно разыскивала его сама.

— Разумеется. — Чтобы скрыть замешательство, она постучала пальцем по одному из реестров. — Вот. Я предвидела это. Наш провиант на исходе. Боюсь, придется все же затронуть прошлогоднюю рожь.

— Умоляю, не делайте этого, — сказал механически он.

— Мне что-то не верится, что в ней скрыта зараза. Рожь как рожь, только потверже другой.

Он пожал плечами.

— В ней гнездится болезнь.

— Да? — спросила она. — А как это проверить?

— Никак, — не желая возобновлять старый спор, сказал Сент-Герман.

Она рассмеялась, хотя на душе скребли кошки, и резко спросила:

— С чем вы пришли?

Теперь, когда дорога была открыта, Сент-Герман вдруг заколебался.

— Собственно говоря, с пустяком, — сказал он. — С приватным делом, вообще-то не подлежащим огласке. Поймите, герефа, в других обстоятельствах я, безусловно, держал бы все это в себе. Но вопрос касается вас в той же степени, что и меня, и потому я…

Она резко повернулась к нему.

— Дева Мария! Вы говорите таким тоном, будто вас вынудили провести сюда тайных убийц.

— Не совсем так, но сходство имеется, — признал Сент-Герман. — Ваша невестка говорила со мной…

— О чем? — Серые глаза сузились, а лицо их обладательницы словно окаменело. — Что ей потребовалось от вас?

Он снова заколебался, но осознал, что как-то приглаживать происшедшее глупо.

— Она хочет, чтобы мы сблизились с ней. Заявляет, что приворожила меня и что я теперь в ее власти.

Ранегунда молчала какое-то время, потом очень ровно произнесла:

— И когда же она соизволила сообщить вам об этом?

— Четверть часа назад. Как я понимаю, она уже давно мечтает о кавалере, способном помочь ей отсюда сбежать. А на меня выбор пал лишь потому, что я иноземец, не обязанный, по ее мнению, считаться с законами вашей страны.

— И вы с ней согласились? — спокойно поинтересовалась Ранегунда.

— Я вел себя с ней корректнее епископа. — Сент-Герман помолчал. — Но она пришла в ярость. Эта женщина не терпит, когда ей не повинуются.

— Что небезызвестно Беренгару, маргерефе Элриху, да и моему брату, — холодно отозвалась Ранегунда. — Теперь, значит, невестка, решила взяться за вас. — В серых глазах ее блеснул лед. — Обычно она добивается того, чего хочет.

— Не в моем случае, — уронил Сент-Герман, задетый ее недоверием и отчужденностью тона.

Ранегунда медленно покачала головой.

— Пентакоста своего добьется. Она еще не принималась за дело всерьез. А когда примется, непременно вас скрутит.

— Я не настолько податлив.

— Она красива, а вас, как вы сами мне говорили, весьма влечет женская красота.

— Я говорил, что она лишь прелестна, — уточнил Сент-Герман. — Что с вами, Ранегунда? Если бы, предположим, меня к ней влекло, зачем бы я стал рассказывать вам о ее притязаниях?

— Чтобы обвести меня вокруг пальца. Чтобы я думала, будто между нами все хорошо, а у вас были бы развязаны руки.

— Нет, — сказал он. — Это все бред. Я пришел к вам, чтобы предупредить об опасности. А еще… за советом.

— Зачем вам вдруг понадобились мои советы? Вы сильный человек, вы умны, очень умны. И вас ничто тут не держит. Ничуть. — Она повертела рукой в воздухе, показывая, насколько он, по ее мнению, независим. — У вас с появлением печи скопилось столько золота, что вы можете выкупить себя дважды. И уехать с почетом. А я не посмею даже пикнуть.

Он подошел к ней и заглянул в поголубевшие от обиды глаза.

— Что мне сделать, чтобы вы поверили мне?

Она стояла, притиснув костяшки пальцев к столешнице, руки ее дрожали.

— Не знаю.

— И я не знаю.

Он стоял, глядя на нее бездонными, словно ночное небо, глазами.

Она облизнула пересохшие губы.

— Ладно. Давайте поговорим. Вы, кажется, упомянули о какой-то опасности. Что это за опасность? И в чем вы усматриваете ее?

Сент-Герман отступил от стола.

— Видите ли, герефа, Пентакоста вовсе не представляется безобидным созданием, рожденным, чтобы срывать цветы удовольствий, хотя она очень старается казаться именно таковой. Отвергнутая и разозленная, она вполне может захотеть свести счеты и… — Он запнулся. — И не только со мной. — Он опять помолчал и прибавил: — Думаю даже, в первую очередь не со мной.