Сент-Герман сдвинул брови.
— Но на этом, как я понимаю, дело не кончится? Да?
— Да. На нас ополчится ее отец… Хуже того, думаю, сам король станет мстить за дочь герцога Пола. Ему ведь нужны союзники в спорной и непокорной Лоррарии. Несомненно нужны. Исполнителем воли нашего сюзерена будет, конечно же, маргерефа. — Капитан Амальрик заходил по лаборатории, потирая лицо. — Сам я не обнажу меч против представителя короля. И ни один наш солдат не осмелится на подобный поступок. Герефе одной придется отвечать за смерть Пентакосты, а герцог Пол не успокоится, пока ее не убьет.
— Если Пентакосту признают виновной, не все ли ему будет равно? — спросил Сент-Герман, заранее зная, что ему скажут.
— Она его дочь, а он могущественный властитель. Оставят Пентакосту в живых или нет, наша крепость обречена. Кто — герцог Пол и кто такая герефа? Ее притянут к ответу. — Капитан Амальрик замолчал. Лицо его сделалось недвижным, как маска. — И Ранегунда поплатится головой за эту тварь, за лоррарскую шлюху. И все потому, что та много знатнее, чем она.
— Это… ужасно, — пробормотал Сент-Герман потрясенно.
В лаборатории воцарилась мертвая тишина, потом ее нарушило отдаленное женское пение.
Капитан Амальрик вновь ткнул пальцем в потолок.
— Она очаровывает наших дур точно так же, как их муженьков. И абсолютно убеждена в собственной неуязвимости.
Отклик был мрачен:
— Похоже.
* * *
Письмо бременского торгового посредника Карала к королю Оттону. Доставлено из Люнебурга в Гослар вооруженным гонцом.
«Могущественнейший из повелителей мира! Спешу рассказать тебе, что случилось со мной и с моим семейством, после того как мадьяры, приспешники дьявола, опустошили наш город.
Сегодня двадцатый день августа 938 года Господня. Мы подошли к небольшой деревеньке под Люнебургом, но обнаружили, что нас не примут и там. Они-де дали уже приют двум сотням беженцев, и у них теперь нет ни места, ни пищи. А ведь Бремен покинули четыре тысячи человек, предполагавших, что земляки гостеприимно распахнут перед ними двери в благодарность за сдачу нашего города, ибо враги удовлетворились добычей и далее не пошли. Но на деле все обернулось иначе. Нас всюду встречают как варваров или прокаженных, не слушают, гонят прочь. Голодные и оборванные, мы все сейчас оказались на грани безумия, порой впадая в отчаяние, едва ли не столь же глубокое, как при виде дымящихся руин наших домов.
Возможно, ваш маргерефа разыщет некоего брата Каправича и воздаст по заслугам этому вероломному и жестокому негодяю. Он к нам подбился две недели назад и, обещая всем радушный прием в стенах недалеко отстоящей от дороги обители, завел нас в лес, где его мерзостные сообщники учинили над нами расправу и забрали себе то немногое, что нам удалось спасти от мадьяр. Они были безжалостны, словно волки, а брат Каправич оказался самым злобным из всех. Он самолично изнасиловал более дюжины наших женщин, а когда одна чем-то не угодила ему, перерезал ей горло и после стал сетовать, что перепачкал рясу в крови. Надругались над всеми, даже над старой Клотильдой, хотя той за сорок! Это ли не самый разнузданный, никого не щадящий разврат? Гнусная банда потешилась вволю, отняв у нас все: пищу, одежду, монеты и целомудрие. А затем эти люди указали нам на дорогу и дубинками и мечами прогнали всех, кроме пятерых рослых юношей: их не тронули, намереваясь продать в рабство датчанам.
Теперь мы находимся на грани жизни и смерти. У нас ничего не осталось, совсем ничего. Трое уже умерли от истощения, на очереди еще несколько человек, а местные жители выставили охрану возле своих коровников и жилищ. Они, правда, вынесли нам мешок недозрелого сыра и ведро хлебных корок, но этого слишком мало, чтобы продлить наши дни. Умоляю вас, как могущественного властителя, призванного защищать всех германцев, обратить на нас, сирых, свой взгляд. Дороги из Бремена завалены мертвецами. Не допустите, чтобы, и мы вошли в их число. Несомненно, в этой стране должно найтись хоть какое-то место, где обездоленных не встречают бранью и градом камней, а дают им возможность честным трудом заработать себе и на кров, и на пищу.
Один здешний крестьянин, впрочем, все же проникся к нам жалостью и соблаговолил снабдить меня писчим пером и клочком пергамента, дабы я смог написать это письмо, и даже взял на себя труд вручить его верному человеку для скорейшей доставки в королевскую канцелярию. Очень надеюсь, что так все и будет, а пока пребываю в глубоком унынии.
Говорят, к северу отсюда есть какой-то зажиточный монастырь. До него день-два пути, и мы решили направить стопы свои в его сторону. Мы надеемся упросить монахов дать приют хотя бы самым слабым из нас, а также двум девочкам и младенцу, в которых каким-то чудом все еще теплится жизнь. Если им предоставят прибежище, я вознесу славу Христу. Если нет — стану молить Господа нашего ниспослать нам скорейшую гибель. Отец мой, много лет как ослепший, уже просит бросить его, чтобы сберечь силы, тем, кто моложе. Я пристыдил старика, но устыдился и сам, ибо едва не поддался соблазну.
В прошлом, если вы помните, я регулярно поставлял вам отчеты о купечестве Бремена и особенно о тех сделках, что касались датчан. Если служба моя была вам хоть чем-то полезной, умоляю, сделайте что-нибудь, дабы спасти мою семью и тех, кто примкнул к ней, иначе все мы иссохнем окончательно и кости наши не удостоятся даже погребения в земле. Да будет ваш ответ скорым, благочестивый король, а милость — щедрой. В час величайшей нужды нам в земной юдоли остается уповать лишь на вас.
Клянусь, когда из Германии изгонят мадьяр, те из нас, что останутся к тому времени живы, употребят все свои силы на служение вам, чем, несомненно, явится восстановление нашего города в его прежнем великолепии. Для нас нет цели достойнее, король Оттон, и мы будем неустанно молиться за вас, пока Христос Непорочный не призовет нас к молчанию.
Карал из Бремена, бывший торговый посредник.
Люнебург».
ГЛАВА 12
Нараспев громко произнося благословения, брат Эрхбог поднял кверху корзину с первой выпечкой из муки нового урожая, показывая ее всем собравшимся. Он постился два дня и две ночи, а потому хлебцы казались ему сделанными из чистейшего золота. Верующие, творя молитвы, преклоняли колени, и монах ощущал такое блаженство, что, если бы знал, как призвать к себе ангелов, непременно воспарил бы с их помощью к небесам. Бочонок с вином был уже откупорен, чтобы предложить свое содержимое последователям Христа. В общем зале царила жара, пахло потом и давно не мытой одеждой. Все это впитывал в себя летний воздух — влажный и липкий от прошедшего накануне дождя.
Сигарда стояла прямо перед священнослужителем, благочестиво склонив голову. Морщинистое лицо ее блестело от пота, седые волосы были скромно прикрыты платком. Возле нее переминался с ноги на ногу капитан Мейрих. Он теперь настолько ослеп, что лишь изредка различал нечто более четкое, чем неясные тени, и, как и малые дети Ульфрида, пребывал в полной зависимости от жены.
— Когда вкусите, плоть Христа Непорочного да насытит вас, — произнес благоговейно брат Эрхбог, для доходчивости пренебрегая латынью. — Когда изопьете, дух Христа Непорочного да войдет в вас!
— Да смилуется над нами Христос Непорочный, — произнесли хором собравшиеся.
— Пусть каждый из вас приблизится со смирением в сердце, — сказал брат Эрхбог, водружая корзинку с хлебцами на алтарь. — С покорностью склонимся пред Великим Властителем, одержавшим победу над смертью и защитившим нас от адского пламени. — Он вынул из корзины маленький хлебец, разломил его на две половины и вскинул над головой. — Поднося сей хлеб Небесам, мы возносим к ним и наши сердца.
— Да смилуется над нами Христос Непорочный, — нараспев повторили верующие.
— Надеюсь, перед приходом сюда вы постились, ибо пищи сей могут касаться только неоскверненные пальцы. — Брат Эрхбог потряс половинками хлебца. — Лишь в этом случае Христос Непорочный сможет свершить с ней свои чудеса, чтобы она обогатила наш дух, а не плоть, и освободила нас от всех тягот земного существования. Нам, смертным, сейчас дается возможность познать чистоту Христовой безгрешности и на короткий миг заглянуть в иные пределы, недоступные тем, кто погряз в нечестивости и грехах.
