Джори, не понимая, смотрел на нее, стараясь отличить образ Тони от образа той, о ком мечтал прежде по ночам. Днем у него перед глазами была Тони, но ночами Мелоди все еще преследовала его. Отчего так необъяснимо странна натура человеческая, что она крепко держится за трагедии жизни и легко забывает счастье, которое так достижимо?

Джори зашелся в кашле, задыхаясь и отхаркивая мокроту. Тони бережно поддержала его голову, чтобы он мог восстановить дыхание, и собрала мокрые салфетки. Все, что она делала, было пронизано нежностью. Она поправляла ему подушки, массировала спину, ноги. Я не могла не удивляться ее терпению.

Джори наконец сфокусировался на реальности, взял Тони за руку и взглянул ей в глаза. Я вышла за дверь, чувствуя, что я здесь посторонняя. Он был еще не в полном сознании, но что-то в его глазах объяснило ей все. Я тихо взяла детей за руки.

– Пойдем, – прошептала я.

Оставив детей за порогом, я подсмотрела все же, как Тони, к моему великому удивлению, вся дрожа, взяла его руку и перецеловала все его пальцы.

– Ты болен и не можешь сопротивляться, – прошептала она. – И я пользуюсь своим преимуществом. Лишь теперь я могу сказать тебе, какой я была дурой. Ты все время был рядом, а я не видела тебя. Барт стоял на пути, и я не могла тебя разглядеть.

Они оба были поглощены друг другом. Тони вся светилась любовью. Наконец Джори ответил:

– Я думаю, нетрудно проглядеть мужчину в инвалидном кресле. Поэтому я прощаю тебя – это одно уже является извинением. Но я все время надеялся и ждал…

– Джори, умоляю тебя, прости мне то, что позволила Барту увлечь себя. Я была ошеломлена его напором, увлечена тем, что я ему так нужна. Он сразил меня, я думаю, ни одна женщина не устоит перед мужчиной, который преследует ее до тех пор, пока она не сдастся. Прости меня за то, что позволила так легко себя завоевать.

– Не надо, милая, не надо, – прошептал он и закрыл глаза. – Ты только не позволяй себе жалеть меня, потому что я сразу пойму.

– Нет! Ты тот, кого я хотела видеть в Барте! – почти выкрикнула она и приблизила свои губы к его губам…

Я закрыла за собой дверь.

Вернувшись к себе, я села перед телефоном и стала ждать звонка Криса. Близнецы спали в моей постели, я тоже почти засыпала, когда телефон зазвонил. Я вздрогнула и схватила трубку. Низкий и грубый мужской голос спросил миссис Шеффилд, я ответила.

– Мы не желаем больше вашего присутствия в наших краях. Мы не желаем и не допустим. Мы все про вас знаем. И эта церковь, что вы построили, – нас ею не обманешь. Срам прятаться за Церковь Божью, когда вы нарушаете законы Бога. Убирайтесь, или мы возьмем все в свои руки и выкинем вас всех до последнего из наших гор.

Я была не в силах произнести ни слова. Я просто ждала, пока этот человек сам не повесил трубку. А я так и осталась сидеть с трубкой в руке. Лишь когда из-за туч выглянуло солнце и лучи его упали мне на лицо, я опомнилась и повесила трубку.

Оглянувшись, я узнала свои комнаты, отделанные по моему проекту, и, к своему удивлению, нашла, что мне здесь больше ничто не напоминает о моей матери и ее втором муже. В памяти остались лишь те воспоминания, которые я желала сохранить.

На туалетном столике – детские фотографии Кори и Кэрри в серебряных рамках, а рядом с ними – фотографии Даррена и Дейрдре. Рядом – улыбающийся мне Пол, а следующая – Хенни. Тут же хмурый Джулиан, нахмурился он потому, что воображал, что он так красивее. Мне также посчастливилось заиметь несколько фотографий его матери, мадам Мариши. Но нигде не было фотографии Бартоломью Уинслоу. Я взглянула на фотографию отца, который умер, когда мне было двенадцать. Так похож на Криса, но теперь Крис выглядел старше его. Как летит время: когда-то нам один день казался дольше, чем сейчас – год. Вот уже и человек, которого я знала мальчиком, стал зрелым мужчиной.

Я снова взглянула на фотографии детей. Лишь внимательный взгляд мог уловить разницу между двумя парами близнецов. В детях Мелоди было что-то от нее самой. Тут же была фотография нас с Крисом, когда мы уже жили в Пенсильвании. Мне тогда было десять лет, а Крису исполнилось тринадцать. Мы вдвоем стояли возле громадного снеговика, которого только что слепили, и улыбались, а папа сфотографировал нас.

Как бы замерзшие в реке времени, эти маленькие моменты нашей жизни были теперь заключены в рамки.

Навсегда юная Кэтрин Долл, сидящая в легкой ночной рубашке на подоконнике, в то время как Крис, спрятавшись в тени, сделал снимок, потемневший теперь от времени. Как мне удалось принять такое выражение лица? Из-под рубашки слегка выпирают девичьи груди, а в глазах застыло такое грустное выражение, что и сейчас это отзывается болью.

Ах, как одинока я была! Эта тонкая, нежная девочка растворилась в зрелой женщине, какой я стала теперь. Я долго всматривалась в свое лицо. Я вздохнула: мне было жаль расставаться с нею, девочкой, живущей мечтами. Снова и снова я возвращалась взглядом к этой фотографии, на которой Крис запечатлел отражение своей любви ко мне, пятнадцатилетней девочке, сидящей в лунном свете, льющемся из окна. Крис брал эту фотографию с собой в медицинский колледж; и тогда, когда он стал интерном, она была с ним. Мы с ним всегда мечтали о любви, которая бы длилась вечность… Но я больше не была похожа на эту хрупкую девочку в лунном свете. Теперь я была похожа на свою мать – в ту ночь, когда она сожгла дотла Фоксворт-холл в его первоначальном варианте.

Резкий телефонный звонок возвратил меня к действительности. Я нерешительно ответила.

– Я провел несколько дней в лаборатории, – виноватым тоном начал Крис, услышав мой испуганный, изменившийся голос. – Когда приехал, услышал на записи эти послания от тебя о состоянии Джори. Скажи, ему не стало хуже, я надеюсь?

– Нет, милый, ему не хуже.

– Кэти, тогда почему у тебя такой голос? Что случилось?

– Я расскажу тебе, когда ты приедешь.

Крис приехал домой сразу, часом позже. Прежде чем пойти к Джори, он не забыл обнять меня.

– Как тут мой сын? – спросил он, сидя на кровати Джори и считая его пульс. – Я слышал, что кто-то открыл окна и ты вымок.

– Ах, это так ужасно! – вмешалась Тони. – Не представляю, кто мог сделать такую подлость, мистер Шеффилд. Я всегда проверяю, как дела у Джори – я имею в виду мистера Марке, – дважды за ночь, даже если он не зовет меня.

Джори усмехнулся:

– Перестань называть меня мистером Марке, Тони. А все это случилось как раз в твой выходной.

– Тогда я поехала в город навестить подругу…

– Тебе повезло, что это просто простуда, Джори, – сказал Крис, проверив его легкие. – Так что глотай таблетки, пей побольше жидкости, слушайся Тони и перестань помышлять о Мелоди.

Усевшись в нашей комнате в свое любимое кресло, Крис слушал мой пересказ телефонного разговора.

– Ты узнала кого-то по голосу?

– Крис, я не знаю никого в деревне достаточно хорошо. Я всю жизнь старалась держаться от них подальше.

– А откуда ты знаешь, что этот человек был из деревни?

Да, эта мысль даже не приходила мне в голову.

Мы решили, как только Джори будет в порядке, переехать в город.

– Если ты и в самом деле хочешь этого, – сказал Крис, с сожалением оглядывая наш сад. – Должен признаться, я привык к этому месту, этому дому. Я полюбил его. Мне нравится наша прислуга. Мне будет жаль расставаться. Но бросать работу я не хочу: давай переедем, чтобы жить неподалеку от университета.

– Не волнуйся, Крис. Я не собиралась отбирать у тебя работу. Когда мы переедем, я буду все время молиться, чтобы в Шарлотсвилле никто не узнал, что мы брат и сестра.

– Милая моя, дорогая Кэти. Думаю, даже если кто-то и узнает, городским жителям не будет до этого никакого дела. Кроме того, ты выглядишь скорее как моя дочь, чем как моя жена.

Ах, он был всегда так нежен со мной, что мог сказать даже эту заведомую неправду совершенно искренне! Но я знала, что любовь ко мне обманывала его, закрывала его глаза на то, как я изменилась. Он видел во мне лишь то, что хотел видеть, – прежнюю хрупкую девочку.