– Расстанься с Крисом, – сказал он безжизненным голосом, будто потеряв надежду на то, что я выполню эту просьбу. – Только это докажет мне, что ты любишь меня. Только когда ты порвешь с ним, тогда я почувствую себя любимым и смогу любить тебя.
Боль пронзила меня.
– Но он умрет без меня, Барт, – прошептала я. – Я понимаю, что тебе могут быть неприятны наши отношения. Ты не поймешь, да я и сама не понимаю, почему он не может без меня, а я без него. Нет этому объяснения, кроме долгой памяти о том, как мы с ним оба оказались в страшной ситуации, беспомощные, одинокие. Мы создали себе мир мечты, мы сами себя в него заперли. И теперь, когда нам обоим уже много лет, мы все еще пребываем в этом фантастическом мире. Мы не можем друг без друга и без созданного нами мира. Если мы его лишимся, то погибнем оба.
– Но, мама! – страстно бросился ко мне Барт и прижался к моей груди. – Ведь у тебя буду я! – Он взглянул на меня снизу вверх, продолжая обнимать. – Я хочу, чтобы душа твоя очистилась, пока не поздно. То, что вы с Крисом совершаете, – против правил, установленных Господом и обществом. Отпусти его, мама. Я молю тебя, отпусти его с Богом – пока с кем-нибудь из нас не случилось ничего ужасного. Отпусти своего брата с его братской любовью.
Я отодвинулась от него. Отвела назад рукой упавшую на лоб прядь. Я чувствовала себя поверженной. Это невозможно – то, о чем он просит.
– Ты хочешь убить меня, Барт?
Он закусил нижнюю губу – детская привычка, которая возвращалась к нему, когда он был взволнован.
– Я не знаю. Иногда мне хочется, чтобы ты умерла. Иногда я ненавижу тебя больше, чем его. Ты так нежно мне улыбаешься, что кажешься ангелом, сердце мое готово выпрыгнуть из груди, и тогда мне больше всего хочется, чтобы ты всегда была такой. Но когда я ложусь спать, то часто во сне меня преследует какой-то шепот, твердящий, что ты – грешница и заслуживаешь смерти. Когда же я представляю себе, что ты мертва и лежишь в земле, глаза мои застилают слезы, а сердце разрывается, тело становится тяжелее свинца, и мне кажется, что со мной все кончено: я одинок, мне страшно. Мама, может быть, я сумасшедший? Почему я даже не могу любить без уверенности, что любовь будет длиться вечно? Почему я не могу забыть о том, что ты совершаешь грех? Я так надеялся на Мелоди. Она была прекрасна, но потом стала безобразной и толстой. Вечно ныла и надоедала мне жалобами на мой дом. Даже Синди оценила, как я обставил дом, и была благодарна мне. Я возил Мелоди в лучшие рестораны, в театр и кино, чтобы она и думать забыла о Джори. Но она не желала. Она вечно твердит о балете и о том, как он много значит для нее. И только когда мне это надоело, я понял, что был для нее просто мужчиной, замещающим Джори, – на самом деле она не любила меня. Она использовала меня только для того, чтобы забыть свою потерю. А теперь она вовсе не похожа на ту девушку, которую я когда-то полюбил. Она хочет жалости, а не любви. Она просто воспользовалась моей любовью, поэтому я даже смотреть на нее не могу.
Вздохнув, он продолжил так тихо, что я едва слышала:
– Когда я гляжу на эту шалопайку Синди, я думаю, что когда-то ты выглядела, как она сейчас. И тогда я догадываюсь, почему Крис влюбился в тебя. За это я еще больше ее ненавижу. Она дразнит меня, ты знаешь это. Ее вид заставляет меня думать о пороке, о том грехе родственной любви, в который впали вы с Крисом. Она разгуливает в своей спальне в одном бикини. А ведь ей хорошо известно, что я проверяю все комнаты, перед тем как лечь спать. Сегодня, например, на ней была такая прозрачная ночная рубашка, что она не скрывала практически ничего. Но она даже не смутилась, встретив меня в таком виде, и позволила себя разглядывать. Джоэл говорит, что она просто потаскуха.
– Тогда не заходи к ней в комнаты, – сказала я, стараясь сохранить спокойствие. – Если не хочешь видеть то, что тебе неприятно, старайся не видеть. А Джоэл – ограниченный, глупый старик. Поколение Синди, Барт, не привыкло к нашим условностям. Они все ходят полуголые. Но ты совершенно прав: она не должна демонстрировать всем свое тело. Я поговорю с ней об этом утром. Ты уверен, что она намеренно выставляла свою наготу?
– А ты сама разве не делала этого намеренно? – мрачно произнес он. – Запертая на чердаке с Крисом, разве ты не показывала ему намеренно свое тело?
Что я могла ответить, чтобы он понял? Он никогда бы не понял.
– Мы все хотим прожить жизнь достойно, Барт. Все это было так давно, что я не хочу даже вспоминать. Я стараюсь забыть. Мне хотелось бы думать, что Крис – мой муж, и не вспоминать, что он мой брат. Нам нельзя было иметь общих детей. Разве это недостаточное наказание? Ты не находишь, что стоит нас хоть чуточку пожалеть?
Но Барт покачал головой, и его глаза потемнели.
– Уходи. Ты опять приводишь всякие доводы себе в оправдание. А я снова чувствую ту гадость, которую ощутил, когда все узнал про вас. Я тогда был подростком, и мне необходимо было чувствовать себя и мир чистыми и цельными. Мне и сейчас это необходимо. Именно поэтому я без конца принимаю душ, бреюсь, приказываю слугам убирать, чистить, пылесосить каждый день. Я все время стараюсь отчистить ту грязь, которой ты и Крис запачкали мою жизнь, – и не могу!
Даже в объятиях Криса я не могла найти успокоения. Сон не приходил. Наконец я задремала. И тут же вскочила, услышав отдаленные крики. Второй раз за ночь выскочив из постели, я побежала в ту сторону, откуда они раздавались.
По полу длинного коридора ползла Мелоди, а я в растерянности смотрела на нее. На ней была белая ночная рубашка, снизу, как мне показалось, отороченная неровными красными полосами. Она ползла и стонала, а мне чудилось, что я все еще сплю. Длинные волосы ее были всклокочены, на лбу выступили капли пота, а за ней тянулся по полу кровавый след!
Она безумным взором взглянула на меня и, узнав, простонала:
– Кэти, у меня начались роды…
Она закричала, затем ее глаза медленно-медленно закатились, и она потеряла сознание.
Я кинулась к Крису, потрясла его за плечо. Он проснулся, потер сонные глаза.
– Мелоди! – прокричала я. – У нее начались роды! А сейчас она лежит на полу в холле, вся в крови!
– Не волнуйся, – успокоил он меня, выскакивая из постели и надевая халат. – Первые роды проходят медленно, иногда даже слишком.
Однако у него в глазах было беспокойство, будто он мысленно подсчитывал, сколько времени уже прошло с начала родов.
– У меня в чемоданчике есть все, что надо. – И он начал собирать одеяла, чистые простыни, полотенца.
У него все еще был цел тот чемоданчик с медицинским инструментом, который он получил по окончании медицинского колледжа. Он хранил его все годы, как святыню.
– Если у нее кровотечение, как ты говоришь, значит нет времени на то, чтобы ехать в больницу. Теперь все, что требуется от тебя, – это вскипятить воду. Во всех фильмах акушеры требуют кипяченой горячей воды.
– Мы не в кино, Крис! – нетерпеливо закричала я, полагая, что он просто хочет устранить меня.
Мы почти бегом дошли до Мелоди, и он наклонился над нею.
– Я знаю. Но я был бы рад, если бы ты сделала еще что-нибудь, кроме того, чтобы бегать здесь и кричать. Отойди, Кэтрин, – уже почти грубо приказал он.
Он поднял Мелоди, и в его руках она казалась легче перышка, хотя ее живот возвышался как гора. Войдя в ее комнату, он уложил Мелоди на кровать, подсунул под нее подушки и попросил меня принести побольше полотенец и простыней.
– Двигайся, Кэтрин, двигайся! Положение ребенка говорит о том, что роды идут. Головка опустилась, и он продвигается вперед. Беги, Кэтрин! Мне надо простерилизовать некоторые инструменты. Неужели, черт побери, нельзя было сказать мне, что у нее начались схватки? Пока мы все веселились и радовались подаркам, она испытывала страдания. И ничего никому не сказала. Что, черт возьми, происходит со всеми в этом доме? Все, что нужно было, – это предупредить нас!
Еще до того, как он закончил эту тираду, предназначенную больше для себя самого, чем для меня, я уже летела по коридору, затем вниз по лестнице – на кухню, чтобы поставить на огонь чайник. И все время с беспокойством думала о том, что Мелоди, скорее всего, хотела этим наказать себя и нас. А может быть, она даже желала смерти своему ребенку, чтобы не возвращаться в Нью-Йорк с мужем-паралитиком и ребенком, по существу лишенным отца.
