На специально сооруженном помосте под ротондой ожидал оркестр. Музыканты вновь и вновь настраивали инструменты, а мои ноги в сверкающих вечерних туфлях на высоком каблуке начали ныть.
Я уселась на элегантный стул, собрала складки платья, чтобы незаметно сбросить под ними туфли, но платье тоже с каждой минутой начинало жать все больше и казалось все более тяжелым. В конце концов уселся и Крис, а Барт занял стул по правую руку от меня. Нам всем становилось все тяжелее, мы будто сдерживали от ожидания дыхание. Не сидел на месте один Джори, передвигаясь от окна к окну и докладывая нам об увиденном.
Я знала, что наверху изнывала в ожидании Синди, которая давно была полностью одета и лишь предвкушала момент, когда можно будет появиться в полном сиянии своей красоты и эффектно спуститься с лестницы, опоздав слегка «по последней моде».
– Должно быть, они опоздают, но приедут, – задумчиво проговорил Джори, когда на часах было половина одиннадцатого. – Просто на обочинах дорог скопилось много снега, и это затрудняет движение.
Губы Барта были плотно сжаты, а глаза холодны как лед.
Никто ничего не говорил. Я же опасалась даже рассуждать на тему, отчего никто не приехал. Тревор нервничал.
Чтобы думать о чем-нибудь постороннем, я сосредоточилась на столах, которые напомнили мне самый первый увиденный мной бал в Фоксворте. Все было очень похоже: красные льняные скатерти, серебро, фонтан с шампанским. Огромные блюда, распространяющие чудесные ароматы, горы деликатесов на хрустальных тарелках; фарфор, золото и серебро… В конце концов я больше не в силах была ждать и положила себе на тарелку всего понемногу, чем вызвала неудовольствие Барта: он пожаловался, что я разрушаю сервировку стола. Я скорчила шутливую гримаску и передала Крису тарелку, наполненную его любимыми кушаньями. Вскоре и Джори присоединился к нам.
Красные витые свечи из настоящего воска догорали. Желатиновые башни начинали оседать и разрушаться. Расплавленный сыр застыл, а подогретые соусы загустели. Шеф-повара с недоумением поглядывали на нас, а я отвернулась, чтобы не оказаться целиком во власти дурных предчувствий.
Все комнаты были в прекрасном рождественском убранстве: уютные, освещенные свечами. Незанятые, предоставленные самим себе слуги начали шептаться – они уже устали от ожидания.
Сверху выплыла Синди в великолепном пунцовом платье, которое сразу затмило мой скромно отделанный бисером наряд. Ее платье было туго схвачено в талии, на плечах были слои гофрированных оборок, демонстрирующих плечи и составляющих великолепное обрамление для чуть выступающих грудей. Юбка была шедевром гофрировки и заканчивалась водопадом белых цветов, ниспадающих вперемежку с прозрачными кристаллами. В волосах Синди также были рассыпаны белые цветы, и в целом ее убранство вызывало ассоциации со Скарлетт О’Хара.
– А где приглашенные? – спросила она, оглядываясь с недоумением, и сияющее выражение ее лица померкло. – Я слушала и слушала сверху, но, не дождавшись звуков музыки, чуть вздремнула, а когда проснулась, то подумала, что пропустила все веселье…
Она сделала паузу, и постепенно страшное разочарование омрачало ее личико.
– Нет, не говорите мне только, что никто не приехал! Я не перенесу этого! – И она трагическим жестом закрыла лицо.
– Никто пока не приехал, мисс, – тактично поправил ее Тревор. – Они, вероятно, сбились с пути; но вам я должен признаться, что вы выглядите сказочно-прелестной, так же как и ваша матушка.
– Благодарю вас, – ответила Синди, проплыв, как настоящая дама, к Тревору и запечатлев на его щеке дочерний поцелуй. – Вы тоже очень впечатляете. – И Синди, невзирая на изумленный взгляд Барта, побежала к пианино. – Пожалуйста, могу ли я начать? – спросила она у миловидного дирижера, который, кажется, обрадовался хоть какому-то событию.
Синди ударила по клавишам, запрокинула голову и запела: «О святая ночь, о ночь, когда звезды сияют…»
Я с изумлением смотрела на девочку, которую, как мне казалось, знала. Это была нелегкая вокальная партия, но она спела ее так искусно, так эмоционально, что даже Барт перестал нервно ходить туда-сюда и оторопело воззрился на Синди.
В моих глазах стояли слезы. Отчего же ты, Синди, столько времени скрывала такой чудный голос? Сколько в нем было чувства… Музыканты подхватили мелодию, следуя более за голосом Синди, чем за ее игрой.
Когда Синди закончила петь, мы все взорвались аплодисментами. Джори закричал:
– Сенсация! Фантастика! Абсолютное совершенство, Синди! Ах ты, змея, ты никогда не говорила нам, что продолжаешь заниматься вокалом.
– А я не продолжала. Это я просто выразила голосом то, что ощущаю.
Синди скромно потупила взгляд, затем исподтишка взглянула на изумленное выражение лица Барта. Барт был не только ошеломлен, как мы все, но явно доволен.
Впервые для него было чем восхищаться в Синди. Но улыбка удовлетворения быстро истаяла на губах Синди и превратилась в грустную усмешку, будто она сожалела, что Барт не оценил ранее ее прочие достоинства.
– Я люблю рождественские гимны и вообще религиозные песнопения; они настраивают меня на торжественный лад. Однажды я пела в школе, и учитель сказал мне, что у меня много чувства в голосе, что позволит мне в будущем стать певицей. Но сама я собираюсь стать актрисой.
Смеющаяся и счастливая, Синди развеселила всех нас, и мы стали праздновать Рождество в семейном кругу, игнорируя до поры до времени неприезд гостей. Синди непрерывно играла на пианино и пела.
Но восторг и очарование для Барта уже прошли.
Он вновь и вновь подходил к окнам, торжественный, натянутый, с прямой спиной.
– Они не могли игнорировать мои приглашения, – бормотал он.
Я тоже не могла себе представить, как его друзья по бизнесу решились оскорбить своего наиболее важного клиента. К тому же весть о роскошных приемах в Фоксворте уже разнеслась, и вряд ли кому-то покажется несоблазнительным такое приглашение.
Барт продолжал строительство своих миражей по обогащению, но прибегал к таким способам, которые Крис назвал бы слишком рискованными. Барт рисковал всем и всегда… и подсчитывал доходы. Только теперь я поняла, что у моей матери, вероятно, был тонкий расчет. Если бы она завещала Барту все огромное наследство единовременно, он бы не работал так увлеченно над увеличением наличной доли. А с такими успехами состояние Барта вскоре должно было превысить состояние Малькольма.
Но что значили эти деньги в его теперешнем глубочайшем разочаровании? Он был настолько расстроен, что даже не прикоснулся к еде. Однако обманутые иллюзии он постарался утопить в ликере, и не прошло и часа, как Барт, накачавшись крепкими напитками, вновь мерил комнату шагами, становясь с каждым шагом все злее и раздражительнее.
Я переживала этот удар как свой собственный, и вскоре, помимо моей воли, по моему лицу побежали слезы.
Крис прошептал мне:
– Нельзя ложиться и оставлять его тут одного. Смотри, Кэти, как он страдает. Но кто-то другой заплатит вскоре за его разочарование.
Минуло половина двенадцатого.
К этому времени лишь Синди еще оставалась в хорошем настроении. Музыканты и прислуга были обворожены ею. Когда она не пела, она танцевала с каждым мужчиной в зале, не гнушаясь пожилым Тревором и прислугой. Она делала жесты официанткам, приглашая их присоединиться к веселью, которое, казалось, Синди щедро рассыпала вокруг себя.
– Давайте пить, есть и веселиться! – кричала Синди, улыбаясь Барту. – Ведь это не конец света, братик мой Барт! Что тебя так волнует? Мы слишком богаты для того, чтобы к нам хорошо относились. И взгляни: у нас по меньшей мере двадцать гостей. Так давайте же праздновать, давайте пить, веселиться, есть и танцевать!
Барт пристально взглянул на нее. Синди высоко подняла бокал с шампанским:
– Мой тост – за тебя, брат Барт. За каждую гадость, что ты сказал мне и обо мне, я желаю тебе благополучия, здоровья, счастья, много любви и долгих лет. – И Синди прикоснулась бокалом к бокалу Барта и выпила шампанское. Не угомонившись, она предложила другой тост: – Я вижу, что ты сегодня потрясающе выглядишь, и те девушки, которые не приехали на бал, упустили лучший шанс своей жизни. Так вот мой второй тост: за самого блестящего холостяка в мире! Я желаю тебе счастья, радости и любви. Я бы пожелала тебе успеха, но вижу, что в этом пожелании ты не нуждаешься.
