Она опустилась в кресло сломанной, бесформенной куклой, залилась слезами и долго не поднимала глаз. Наконец она взглянула на нас и спросила:

– А не приходило ли вам в голову, что смерть в этой ситуации была бы для него предпочтительнее?

Это было то самое, что мучило и меня. Я боялась, что Джори сделает что-нибудь, чтобы оборвать свою жизнь, как это сделал Джулиан. Я не могла этого допустить. Не должна еще раз допустить.

– Ну тогда оставайся здесь и плачь, – проговорила я с ненамеренной жесткостью. – А я не оставлю моего сына наедине с бедой. Я буду рядом с ним день и ночь, чтобы не позволить ему расстаться с надеждой. Но подумай о том, Мелоди, что ты носишь его ребенка, а это делает тебя самым важным человеком в его жизни. И в моей тоже. Он нуждается в тебе, в твоей поддержке. Извини, если я была груба с тобой, но я обязана думать прежде всего о нем… полагаю, что и ты тоже.

Она безмолвно плакала и глядела на меня. Слезы бежали по ее щекам.

– Скажите ему, что я скоро приеду, – хрипло проговорила она. – Скажите ему это…

Мы сказали ему. Он не открыл глаз, не разомкнул сжатых губ. Но мы оба знали, что Джори не спит: он просто выключил себя из этой жизни.

Джори отказывался есть, и тогда было решено кормить его внутривенно. Приходили и уходили летние дни, исполненные света и тепла – и такие грустные. Иногда, когда рядом были Крис и Синди, я бывала счастлива, но редко меня согревала надежда.

Ах, если бы были такие слова, которые помогли бы мне начать новый день. Если бы можно было прожить жизнь сначала, тогда бы, возможно, я спасла Джори, Криса, Синди, Мелоди, себя… и даже Барта.

Ах, если бы он не согласился танцевать в тот день эту партию…

Я пыталась сделать все, что могла, как пытались и Крис, и Синди вытащить Джори из той черной дыры, куда он себя загнал. Впервые в жизни Джори был недоступен мне, его душа ускользала от меня, и я не в силах была облегчить его горе.

Он потерял самое важное в своей жизни. Без ног он вскоре потеряет свое чудесное, ловкое тело. А я не могла без слез глядеть на эти красивые сильные ноги, которые были теперь столь неподвижны, столь бесполезны.

Неужели бабушка была права, когда говорила, что мы все прокляты Богом, все рождены для горя и боли? Или она сама так решила и тем самым прокляла нас всех, обрекла на неудачи?

И к чему все успехи, все достижения мои и Криса, если наш сын лежит как неживой, а наш второй сын отказывается даже навестить его?

Увидев Джори, такого беспомощного, с закрытыми глазами, с вытянутыми вдоль тела руками, Барт прошептал: «Боже мой» – выбежал вон из палаты и больше не появлялся у Джори.

Я не смогла уговорить его навещать брата.

– Мама, если он даже не знает, что я приехал, какая польза от моих визитов? А я не могу видеть его в таком состоянии. Прости, я сочувствую ему… но ничем помочь не могу.

И тогда я начала уверять себя, что Джори вновь будет ходить, будет танцевать. Этот кошмар вскоре закончится, говорила я себе, и Джори вновь станет таким, каким он был.

Я рассказала Крису о моем плане убедить Джори, что он вновь будет ходить, если уж не танцевать.

– Кэти, ты не должна подавать ему ложные надежды, – предостерег меня Крис. – Лучше постепенно подводи его к мысли принять то, что поправить невозможно. Дай ему свои силы. Помоги ему, но не надо обещать того, что может не сбыться и вызовет жесточайшее разочарование. Я знаю, как тебе трудно. Я пребываю в таком же аду, как и ты. Но всегда помни: наш ад – это ничто по сравнению с его адом. Мы можем сочувствовать ему, горевать вместе с ним, помогать ему, но мы не можем влезть в его шкуру. Мы не проживем вместе с ним тяжесть его потери – он должен пройти эту муку один. Он лицом к лицу с той агонией, которую мы с тобой едва ли поймем. Все, что теперь в наших силах, – это быть рядом, когда он уже не сможет пребывать дольше в своей защитной оболочке, в своем спасительном сне. Быть вместе с ним, чтобы дать ему надежду, желание жить дальше, – и сделать это должны мы, потому что на Мелоди нечего и надеяться!

Именно это казалось мне столь же ужасным, как и само несчастье с Джори: его собственная жена чуралась его, будто он прокаженный. Мы с Крисом умоляли ее поехать с нами, убеждали, что ей надо быть там, даже если она не скажет ничего, кроме «привет, я люблю тебя».

– Что я могу сказать такого, чего вы еще не сказали?! – кричала в ответ Мелоди. – Он не захотел бы, чтобы я видела его в таком состоянии. Я знаю его лучше вас. Если бы он хотел видеть меня, то сказал бы об этом. Кроме того, я боюсь, что стану там плакать и скажу все неправильно. И даже если я не заплачу, вдруг он откроет глаза и увидит на моем лице такое выражение, что от этого ему станет еще хуже? Я не хочу ответственности, я боюсь! Прекратите настаивать! Подождите, пока он сам не захочет видеть меня… и тогда, возможно, я соберусь с силами…

Она избегала нас с Крисом, будто мы были зачумленные, будто мы могли разрушить ее надежду, что когда-нибудь этот кошмар закончится счастливо.

В коридоре перед нашими комнатами стоял Барт и глядел на Мелоди сочувственным взглядом. Едва я вышла от нее, он гневно взглянул на меня:

– Почему вы не оставите ее в покое? Я ездил к Джори и видел его, и мое сердце чуть не разорвалось от этого зрелища. Мелоди, в ее состоянии, необходимо чувство защищенности, пусть даже только во время сна. Вы постоянно торчите в больнице и не знаете, что Мелоди здесь ходит с безумным взглядом, как во сне, и все время плачет. Она почти ничего не ест. Мне приходится уговаривать ее поесть, попить. Она смотрит на меня, как маленький ребенок, и слушается. Иногда я буквально кормлю ее с ложки. Мама, Мелоди в шоке, а вы беспокоитесь лишь о вашем драгоценном Джори, совершенно не заботясь о том, что происходит с ней.

Я была потрясена этой речью и раскаялась. Я тут же поспешила к Мелоди, схватила ее за руки, обняла:

– Я все поняла. Барт объяснил мне. Но попытайся, Мелоди, пожалуйста, попытайся. Даже если он не открывает глаз и не разговаривает, он вполне осознает, что происходит вокруг него, кто приходит к нему и кто – нет.

Она положила голову мне на плечо:

– Кэти, я стараюсь… дайте мне лишь время.

На следующее утро Синди пришла в нашу спальню без стука, вызвав неудовольствие Криса. Но, увидев ее бледное, испуганное лицо, мы тут же простили ее.

– Мама… папа… мне надо вам кое-что рассказать, но я все же не уверена, стоит ли рассказывать… может быть, здесь нет ничего особенного…

Мое внимание было отвлечено ее костюмом: она была в белом узеньком бикини, чрезвычайно смелом. Я вспомнила, что бассейн, который строил Барт, как раз сегодня должен быть полностью готов и наполнен водой. Трагедия Джори никак не повлияла на хозяйственное рвение Барта.

– Синди, мне бы хотелось, чтобы ты носила купальный костюм только возле бассейна. И к тому же уж слишком он откровенный.

Синди была неприятно поражена тем, что я критикую ее купальник. Оглядев себя, она недоуменно пожала плечами:

– Боже мой, мама! Некоторые мои подруги носят бикини-стринги. Интересно, что бы ты сказала о них, если уж тебе мой костюм кажется нескромным. А другие подруги вообще загорают нагишом…

Она серьезно смотрела на меня своими голубыми глазами. Крис бросил ей полотенце, которое она обернула вокруг себя.

– Мама, мне не нравится, что ты постоянно стыдишь меня. Совсем как Барт, который делает все для того, чтобы я почувствовала себя грязной и распущенной. А я шла, чтобы рассказать тебе кое-что о Барте. Я услышала, что́ он говорил по телефону.

– Так что же, Синди? – поторопил ее Крис.

– Барт разговаривал с кем-то по телефону и оставил дверь открытой. Я слышала, что он называл страховую компанию. Значит, он звонил туда.

Она сделала паузу, села на нашу незастланную кровать и опустила голову. Ее мягкие, шелковистые волосы скрывали выражение лица.