– Крис, он выживет? – не своим от волнения голосом вопрошала она.

– Конечно выживет, – кратко отвечал Крис. Он хлопотал над Джори, перепачкав кровью свой парадный костюм. – Кровотечение я остановил.

Вой сирены напрягал мои нервы; мне казалось, что нас всех скоро не станет в живых.

Как я могла уговорить себя? Как позволила себе поверить, что Фоксворт-холл принесет нам что-либо, кроме горя?

И я начала молиться, закрыв глаза и повторяя без конца одни и те же слова:

– Не забирай Джори у меня. Боже, не дай ему умереть. Он еще слишком молод, он мало пожил. Его дитя, его нерожденный ребенок нуждается в нем.

И только проехав несколько миль, повторив это сотни раз, я вспомнила, что теми же словами молилась за Джулиана. Джулиан умер.

К этому времени Мелоди впала в истерику. Фельдшер собирался было сделать ей какую-то инъекцию, но я вовремя остановила его:

– Нет! Она беременна, это может повредить ее ребенку. – Я облокотилась на спинку переднего сиденья и прошипела: – Прекрати вскрикивать! Ты только повредишь этим и Джори, и своему ребенку.

Но Мелоди не только не прекратила, но и начала бить меня своими маленькими, но сильными кулачками.

– Если бы мы сюда не приехали! Я говорила, я твердила ему, что не надо этого делать… Приезд в этот дом – худшая из ошибок в нашей жизни, и вот теперь он расплачивается, расплачивается, расплачивается…

Она плакала и говорила, говорила, пока не лишилась голоса. И тут вдруг Джори открыл глаза и насмешливо посмотрел на нас.

– Привет, – слабым голосом проговорил он. – Кажется, Самсон все еще жив.

Я вздохнула с облегчением и разразилась слезами. Крис улыбнулся, отмывая кровь с головы Джори каким-то раствором.

– Ты поправишься, сын, обязательно поправишься. Ты только держись.

Джори закрыл глаза и пробормотал:

– Представление было хорошим?

– Кэти, скажи ему, – предложил Крис тихо.

– Ты был бесподобен, милый, – заверила я его и наклонилась, чтобы поцеловать бледное лицо, на котором еще оставался грим.

– Попроси Мел не волноваться, – прошептал он, будто слышал ее крики и рыдания.

Вскоре он уснул под действием снотворного, которое Крис ввел ему в руку.

Мы прошли через холл больницы. Мелоди вся сжалась в комок от напряжения и страха, ее глаза были широко распахнуты.

– Так же, как его отец… – повторяла она. – Так же, как его отец…

Она повторяла эти слова до тех пор, пока они не засели у меня в голове как стальной гвоздь. Я сама была готова кричать и плакать от страха – страха, что Джори умрет.

Лишь для того, чтобы заставить Мелоди замолчать, я обхватила руками ее лицо и притянула к себе на грудь, утешая ее, как мать утешает неразумного ребенка.

Мы все вновь стали заложниками безжалостного мира Фоксвортов.

Как я могла быть счастлива еще полдня назад? Куда делась моя интуиция?

Вместо моей интуиции на сцене жизни теперь главенствовала злая воля Барта, который забрал-таки у Джори то, чему завидовал всегда и что было самым ценным для Джори, – его здоровье, его сильное, ловкое тело.

Несколькими часами позже пятеро хирургов в зеленом вывезли моего старшего сына из операционной. Джори до подбородка был закрыт одеялами. Весь его чудесный загар куда-то девался, и теперь он был таким же бледным, каким предпочитал когда-то выглядеть его отец. Его темные вьющиеся волосы казались мокрыми. Под закрытыми глазами залегли тени.

– С ним ведь все в порядке, правда? – поспешила к быстро движущейся каталке Мелоди. – Скажите… он выздоровеет и будет таким же, как прежде?

От отчаяния ее голос был тонок и пронзителен. Никто ей не ответил.

Они подняли Джори с каталки при помощи простыни, осторожно перенесли на кровать, затем попросили выйти всех, кроме Криса.

Мы с Мелоди остались в холле и ждали, ждали, ждали…

Мы вернулись в Фоксворт-холл к рассвету, когда состояние Джори стало достаточно стабильным и я чуть расслабилась.

Крис остался в больнице. Он прилег отдохнуть в комнате, используемой для ночного отдыха дежурных врачей.

Я тоже желала остаться, но истеричность Мелоди все возрастала: ей не нравилось, что Джори не открывает глаза, она боялась запахов больницы, ей были неприятны медицинские сестры, входящие и выходящие от Джори с подносами в руках, а также сами врачи, которые избегали прямых ответов.

Мы уехали обратно в Фоксворт-холл на такси. Везде еще горели праздничные огни, дом был освещен. Солнце уже всходило над горизонтом, окрашивая небо в легкий розовый цвет. Птенцы проснулись и осторожно трепыхали едва оперившимися крылышками, а их родители распевали песни, прежде чем улететь на поиски пищи. Я поддерживала Мелоди, провожая ее по лестнице наверх: она была так расстроена, что шаталась и казалась пьяной.

Мы медленно, осторожно поднимались по лестнице, и я каждую секунду думала о ребенке, которого носит Мелоди, и о том, как события этой ночи повлияют на него и на мать. В спальне Мелоди не смогла даже раздеться, так дрожали ее руки. Я помогла ей, надела на нее ночную рубашку, укрыла одеялом и выключила свет.

– Если хочешь, я останусь, – сказала я, глядя на нее, такую несчастную и потерянную.

Она захотела. Ей нужно было узнать мое мнение о том, что с Джори и отчего врачи не сказали ни одного ободряющего слова. Она вновь расплакалась:

– Почему они ничего не говорят нам?

Я не смогла объяснить ей, что это право и манера защиты врача от непредвиденных событий. За всех врачей вместе я заверила ее, что страшного ничего быть не может, иначе бы врачи посоветовали ей остаться.

Наконец она заснула, вздрагивая во сне, называя имя Джори, часто просыпаясь и вновь заливаясь слезами. Это было невыносимо видеть и слышать, и я уже ощущала себя такой же истеричной и издерганной, как сама Мелоди.

Часом позже, к моему облегчению, она погрузилась в глубокий сон, будто знала, что во сне ее спасение.

Я поспала буквально несколько минут, когда внезапно в мою спальню вошла Синди, уселась и стала ерзать на моей кровати, дожидаясь, когда я открою глаза. Я увидела ее лицо, обняла ее и заплакала вновь вместе с ней.

– Что с ним, мама? Скажи, все будет хорошо?

– Милая Синди, с ним сейчас отец. Ему была необходима операция. Теперь он в отдельной палате, спит после наркоза. Когда он проснется, Крис будет с ним. Я собираюсь чего-нибудь перекусить и снова ехать к нему в город. А тебя прошу остаться с Мелоди…

Я уже решила, что поеду без Мелоди: с меня хватит ее истерик.

Синди внезапно запротестовала, уверяя, что хочет поехать сама и увидеть Джори. Я отрицательно покачала головой:

– Мелоди очень тяжело переживает все случившееся, и в ее состоянии нельзя ехать обратно в больницу; по крайней мере до тех пор, пока мы не узнаем правду о состоянии Джори. Я никогда еще не видела столь истеричной женщины, так боящейся больниц. Кажется, она считает больницу чем-то сходным с похоронным бюро. Прошу тебя, останься, скажи ей что-нибудь, чтобы она успокоилась, проследи, чтобы она что-нибудь съела. Дай мир ее душе, она нуждается в этом, а я позвоню вам, как только узнаю что-нибудь.

Я прошла к Мелоди. Она крепко спала, и я поняла, что приняла правильное решение.

– Объясни ей, Синди, почему я не стала дожидаться, пока она проснется…

К больнице я ехала очень быстро.

Поскольку Крис был врачом, я весьма часто ездила по больницам, провожая Криса, встречая его, встречаясь с ним там, чтобы вместе съездить в гости, навестить некоторых его пациентов, с кем он сохранял дружбу. Мы доставили Джори в лучшую больницу в штате. Коридоры были широкие и светлые, окна огромные, везде множество цветов. Больница была оснащена самой современной диагностической аппаратурой. Но комната, в которую поместили Джори, была крошечной, как, впрочем, и все остальные палаты. Окно находилось так высоко, что в него не было видно ничего, кроме центрального въезда и другого крыла здания.