* * * Мы уйдем, не давая отчета Никому, не спросясь никого. Превратятся тоска и забота В своеволие и торжество. Станет музыкой тусклая скука, Даже злоба прославит Творца! От высокого, чистого звука Ледяные смягчатся сердца. И в пятнистой игре светотени Под каштанами старых аллей Эмигрантской толпой привидений Доберемся до русских полей. Две вороны да иней на крыше, Воздух осени в роще горчит, И на кладбище пение тише Под сереющей тучей звучит. * * * Всё уладится, а не уладится — Обойдется как-нибудь. Белый голубь к нам летать повадится, Провожать в последний путь. Хорошо, что хорошо кончается: Голубь запоет, как соловей, Ветка золотая закачается Над моей могилой и твоей. Но в краю чистилищного холода, В буре адского огня Дух Святой не снидет в виде голубя На тебя и на меня. * * * «…О, если бы ты был холоден горяч! Но так как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Откровение Иоанна Богослова 3: 15,16 В тени молчания Господня Я поживаю понемногу. Мое вчера, мое сегодня, Наверно, неугодны Богу. Хоть никого не убиваю, Ни разу не ограбил банка (Напрасно!) и не замышляю Украсть богатого ребенка, Но… мне ни холодно, ни жарко, Лишь чуточку — беда чужая. И, знаешь, мне почти не жалко, Что теплый не увидит рая. Я теплый? Кажется… А впрочем, Удастся без больших стараний Стать в крематории горячим, Холодным — пеплом в океане. * * * К раззолоченным храмам Бангкока Мне вернуться уже не придется И на ярких базарах Марокко Не удастся опять торговаться. Не придется опять любоваться В Тонанцинтле веселым барокко И уже не вернуться проститься С черным камнем, с пятою Пророка. Не вернуться к немому величью Сероватых камней Мачу-Пикчу, Не вернуться к Рамзесу Второму, К рыжевато-песчаному храму. Огонек мой совсем на исходе — И пора успокоиться, вроде. Отдыхая у берега Леты (Дать Харону две медных монеты!), Иногда вспоминаю, отчасти, О былом незаслуженном счастье. * * * Надменное презрение верблюда (Я побоялся на него взобраться) Запомнилось. Лежал навоз. И груда Цветистых ковриков — товар Махмуда. Блестела ярко медная посуда. И девочка вела меньшого братца. И в желтых шлепанцах, в чалме зеленой Старик прошествовал самовлюбленный, И голос молодого муэдзина Запел тягуче, что Аллах — Единый, И лакомился молоком беспечно Кот, не слыхавший, что ничто не вечно. Ну не совсем: стояли пирамиды. Но не молилась в капище Изиды Богине египтянка молодая, А сфинкс, обезображенный, безносый, Не задавал извечные вопросы, На молодость и старость намекая [3]. * * * Ты бы хотела увидеть Небо в алмазах? Разве тебе не довольно Звездного неба? Ты бы хотела увидеть Ангела в небе? Разве тебе не довольно Первого снега? Разве тебе не довольно Моря и ночи? Лунных теней и деревьев, Лета и ветра? Москва, 1992 * * * Давайте поблагодарим За светлый дождь и легкий ветер, За парус, уходящий в Крым, За силуэт на минарете, За бледный над горами дым, За дворик, где играли дети, За смуглое тепло, Карим, Руки в серебряном браслете, За розы — «только нам двоим» – За ящериц на парапете, За то, что мы живем на свете, Давайте поблагодарим. * * * Милая девочка мне Подарила осколки бутылки, Брошенной в море давно. Как обточило их море! Нежно мерцают они, Светлые аквамарины. Так же обточит и нас, Друг мой, житейское море. Только не будем мерцать Светлыми каплями мы. Будем тускнеть — и не знать, Была ли в бутылке записка, Что-то о душах людей, Гибнущих — нет, не о нас. Москва, 1992 * * * Мы в темно-рыжий город Марракеш Давно, упорно собирались. И вот — доехали. Скорей кус-кус доешь И отложи самоанализ. Не спрашивай себя, зачем мы тут, Зачем вчера купил я феску, Зачем купил поддельный изумруд И голубую арабеску. Зачем роскошествуем мы, живя В гостинице «Семирамида»? — Затем, что душу ест, мучительней червя, Терзает давняя обида. Обида на судьбу за годы нищеты, За годы грусти и печали, За то, что ты старик, что старикашка ты, Что мы к веселью опоздали. Прекрасные ковры, и розы, и коньяк, А зубы девы — жемчуг мелкий. У края бездны я хватаюсь, как дурак, – За безделушки, за безделки. вернутьсяЗагадка Сфинкса. Сфинкс спрашивал путников: «Утром днем на двух, вечером на трех – что это?» Недогадливых убивал. Эдип, опираясь на посох, ответил: «Человек». – Примеч. И.Чиннова. |
