Летали вороны над темным селом,

Над церковью, отданной бесам на слом.

Отравлена речка и голы поля —

«А ты не мешайся, ступай себе, бля!»

По кладбищу ночью пойдем в листопад:

Там кости расстрелянных слабо стучат.

И колокол, сброшенный, тайно звенит,

И много разбитых, надтреснутых плит.

А ветер в бурьяне высоком шумит,

Потом прилетает в разрушенный скит.

У взорванной кельи сидел домовой

И слышался жалкий, озлобленный вой.

По-русски подальше послал он меня,

Шумели деревья, могилы храня,

И ждали убитые Судного Дня.

Я тоже в Париже

Сидел без гроша,

И долу все ниже

Клонилась душа.

Но в грусти-печали,

Как светлый Грааль,

Мне жить помогали

Бодлер и Паскаль.

Я важен: я выжил!

Но — как с этим быть?

Туристу в Париже

Никак не забыть

Тех жалких харчевен,

Тех русских могил,

«Когда легковерен

И молод я был».

Мы сидели на кольцах Сатурна,

Ели поп-корн, болтали ногами

И смотрели, как быстро и бурно

Расширяется пламя под нами.

Да, нам некуда было деваться,

А на родину нас не пускали.

Мы к Полярной Звезде, люди-братцы,

Улетим на алмазной спирали!

Там заманят свободной любовью

Три сирены в сиреневой дымке

(А захочется вдруг в Подмосковье —

Путь свободен душе-невидимке).

Но от страсти порочной и бурной

Мы бежали сквозь льды голубые

И вернулись на кольца Сатурна

И к любимой своей ностальгии.

Сказали нам, что мир лежит во зле

(«Ну и пускай! И так ему и надо!»)

Мы слышали о дьяволе-козле,

Лукавом змее раесада.

Сказали нам: прекрасные цветы –

Всего лишь сатанинские соблазны,

И нет на свете Божьей красоты:

Одни лишь чертовы миазмы.

Но я аскетов слушать не хочу

И, поддаваясь искушенью,

Любуюсь ласточкой, помчавшейся к лучу,

Пахучей, праздничной сиренью.

А пчелы золотятся и жужжат,

И сад сегодняшний и здешний,

И радует греховный аромат

Черемухи или черешни.

И золотым бесовским наваждением

Осенней рощи восхищаясь,

Прельщаюсь вратоадовым прельщением –

И на прощение надеюсь!

Могло быть хуже? Да, могло быть хуже…

На западе полоска стала уже.

Какой печальный северный закат!

Сломал плечо я. Душечка — больница?

От жалости к себе почти не спится.

Я себялюб. Прости. Я виноват.

Под Новый год в больнице. Боль и слезы.

На столике (ты угадала) — розы

Не утешают. Горек виноград.

Да, боли. Наказание Господне?

За себялюбие? Вчера, сегодня

Я чуть не плакал. Да, увы и ах.

Но — выздоравливаю понемногу.

Весной на подмосковную дорогу

(Всю в лужах, листьях, мокрых воробьях)

Я выйду с палкой. Здравствуйте, березы!

Скучал без вас. Ах, радостные слезы!

Еще я жив, я не холодный прах.

Сирень, лопух, орешник и скворешник!

Когда умру, невидимый нездешник,

Приду сюда. Унылей в небесах.

Кто садится на тигра — безумец.

Я не пробовал. Лучше не надо.

Вообще, нам давно не до тигра.

Нас носила нечистая сила.

Да, останутся рожки да ножки

(Мы рогатей чертей, как ни странно).

Продавайте рога и копыта,

Помолчав, уходите со сцены.

Мы протиснемся в райские кущи?

Нас апостол прогонит с позором.

А в чистилище скучно, уныло,

Но в аду — оживленно, и столько

Там знакомых, друзей и соседей!

Но не только: там Гитлер и Сталин!

Мы присвистнем и спросим: — хер Хитлер?

Как дела, дорогой Джугашвили?

Пахнет серой и здорово жарко?

И от бесов нигде не укрыться?

Надо, Coco, страдать научиться

И в кипящей смоле прохлаждаться!

Да, мы с Гамлетом родные,

Спросим тоже: выть? не выть?

Безобразия земные

Трудно будет позабыть.

Да, терпели, да, страдали,

С горя «поминали мать»…

Горя, боли и печали

Было нам не занимать.

Отстрадаем муки эти

И уснем последним сном.

И на том, на лучшем свете,

В райском свете — отдохнем!

Да, скучали, да, грустили,

Но мечтали — пофорсить:

В неземном автомобиле

К райским кущам подкатить!

Или… в ад, к чертям, с разбега

Сиганем?.. не в небеса?

Пропадай, моя телега,

Все четыре колеса!

Пожалей меня немножко,

Друг читатель, нас вдвоем.

Запузыривай, матрешка,

Завтра по миру пойдем!