Борьба за несуществование?

Ее выигрывают многие.

Недавно пьяная компания

Повесилась — совсем Ставрогины.

Всех ку-клукс-кланов ку-клукс-кланнее.

(Туманы осенью туманнее.)

Философ, увидав, как тонущий

Старался выбраться из проруби,

Сказал: «Не трать, Фома, здоровьичка»,

Снежинки? Чайки? Крик о помощи?

Философ шел по тонкой корочке —

Он умер на больничной коечке.

Фома «боролся за существование»,

Не несуществование. Течение

Реки Времен его несло и ранее,

Да, уносило в темное зияние,

В холодное, бесчувственное пение.

Не стоит, брат, — за несуществование.

В аду кромешном злюки злобствуют

(Мы улыбнулись равнодушно),

Льстецы и подлецы там рабствуют.

Темно, и холодно, и душно.

А кто в чистилище — раскаиваются.

Так огорчаются бессильно,

Всё вспоминают и расстраиваются,

Приносит ветер снег обильный.

А наверху, на райском облачке,

Два праведника почивают:

Врачи и сестры в райском облике

Наш теплый сон оберегают.

Увы и ах! Мы просыпаемся:

Загробный мир нам только снился.

Он не такой. Пора, прощаемся:

За нами проводник явился.

И лодочнику — привидению —

Мы дали медную монету,

Когда в обратном направлении

Переправлялись через Лету.

От унылых, от ворчливых

Собеседников,

От зоилов и тоскливых

Привередников

Улети на тихий остров

Одиночества,

Где ответов и вопросов

Не захочется.

Улети от серых, скушных,

Раздражительных

В край веселых и воздушных,

Небожительных.

Вдаль веселые умчатся,

Ты останешься.

Одиночество — и счастье,

И пристанище.

Тишина большого поля,

Солнце раннее.

Пушкин… Да! «Покой и воля».

И молчание.

Полночный лунный снегопад,

И воздух — колкий.

Нам оборотни говорят,

Что люди — волки:

Они друг другу перегрызть

Готовы горло.

Грызутся, злобные, всю жисть,

Глаза их — свёрла.

Беда: я мирный человек,

Куда мне деться?

Два волка, навалясь на снег,

Грызут младенца.

По снегу лунному бежит,

Чернея, стая,

В сиянии светло дрожит

Слюна, стекая.

А я — ночную тишину

Не беспокою?

Но я не вою на луну.

Почти не вою.

Грачи по вспаханному полю

Шагали и качались мерно.

Они червей наелись вволю

И думали, что жить – не скверно.

А под землей лежали урны,

Большие амфоры — и кости,

На вазах нимфы и сатурны,

Сатиры, козлища и грозди.

Венки, кентавры и вакханки

На черепках… И череп, череп!

След человеческой стоянки,

Река Времен, далекий берег.

Пусть откопают их! Ночами

В блаженно-эллинское небо

Гляди бессмертными очами,

Как прежде, мраморная Геба!

Архитектура дивного закона!

О совершенство, мощь и торжество!

Над головою купол Пантеона,

Могучее величие его.

О каменные сферы Птолемея!

На фоне далей, пиний, площадей

Сферические стены Колизея

В прекрасной соразмерности частей.

И колоннада круглая Бернини —

Гармония объемов и пустот, —

А в галереях нежные богини,

И круглый мрамор в воздухе плывет.

Я остаюсь в Италии. И — баста!

Осуждена безвинно красота.

И мед полупрозрачный алебастра:

Как будто вечность в мире разлита.

Царский, имперским «кредитный билет».

Бледно-оливковый, чуть розоватый.

Старый: билету за семьдесят лет.

Он полутысячный. Вот я богатый.

Только империи более нет.

В рыцарском панцире Петр Великий.

Крест на короне. Двуглавый орел.

Шар: золотая держава… Престол

Кажется прочным. «Коль славен», и клики

«Царствуй!». И ворог еще не пришел.

Я с пятисотенной сразу бы к Яру.

Пляшут цыганки и льется «Клико».

Красное небо — наверно, к пожару.

Пару гнедых! — И огнистую пару

Кучер стегает… костлявой рукой.

Кучер безносый, пустые глазницы,

Мертвенный холод имперской столицы.

Поздно, прощай кутежи!

Прямо на кладбище, мимо больницы,

Finis, тужи не тужи.