Здесь тоже и березы, и рябины,

И в поле тютчевские паутины.

Пахучее тепло сухого сена,

И в палых листьях слабый запах тлена.

И даже клин над лесом журавлиный,

И пруд, где выгиб шеи лебединой.

И будто липы дедовской усадьбы.

Мой дед и бабка. Воскресить, сказать бы…

Нет, не они, и нет былой России,

И мы, душа, напрасно попросили.

А все же — дар, «у гробового входа»:

Здесь будто новгородская природа.

Как будто мы недалеко от въезда

В Порхалово Крестецкого уезда.

Ты тоже с луны свалился, лунатик, приятель, я знаю:

На луне оказалось уныло, ты соскучился и зевая

Упал на эту планету, рассеянно сел на верхушку

Высокого дерева, увидел жеребенка, речку, телушку.

Увидел разные доски, запрещавшие то или это:

С высокого дерева плевал ты на глупые эти запреты.

Ты понял потом, что запреты бывают и умные тоже:

Но глупых запретов не слушал, лунатик, мой ангел, и позже.

Листва прекрасно шумела, и мелкая синяя птица

Кормила птенцов желтоватых, очевидно желавших

кормиться.

Листва прекрасно сияла, и дятел стучал не жалея

Клюва, как будто стучался в неразумный лоб фарисея.

Но у законника, ясно, была в голове уже птица:

Сидел нахмуренный филин, восклицая: «Ах, я девица!

Мне стыдно слушать такое! Уйдите, нахал, безобразник».

Оставив его в покое, пошли мы с тобою на праздник.

В подлунном мире недолго мы будем, лунатик, приятель.

Давай шутить и смеяться. А после, ну что ж, заплачем.

На карусели. Или – на качели:

То в царство Зла, то в мир Добра?!

Мы постарели. Но – не повзрослели:

Все та же легкая игра.

Дунь в дудочку. Из маленькой свирели

Мы извлекали тонкий звук.

Как будто эхо нежной эмпиреи

Пронизывало все вокруг.

Был влажный день, прохладный дух сирени.

Был геликоптер над рекой.

И тучи проплывали и серели,

Протягиваясь далеко.

Кружились кони старой карусели,

И пламя изрыгал дракон,

И Ева пролетала на качели,

И Змей нам посылал поклон.

Добро и Зло?.. Мой друг, ведь мы хотели

Загадку бытия решить.

Душа играла в постаревшем теле

И дергала сухую нить.

И красками неяркой акварели

Был тронут воздух. И слегка

Мы вдруг задумались, когда светлели

(Почти по-райски?) облака.

Те жалобы в земном аду

Приятной рифмой приукрасить,

Про нашу общую беду

Сказать, гарцуя на Пегасе,

И за непрочные цветы,

Вися над бездной, уцепиться,

Кусочком каждым красоты

Пленяться (камнем, садом, птицей).

Не без иронии порой,

Приманчиво приукрашая,

Кого-то утешать игрой,

Миражем маленького рая.

Наперекор глухой судьбе

Украсить бедные печали.

То о себе, то о тебе…

И написал я Пасторали.

Друг, посадят вас на электростул

За растление и прогул

(Я по дружбе сладко зевнул).

На десерт будет лампочка Ильича

(Как мешает сидеть свеча!),

Превратится Сезам в желтый Содом,

В желтый дом, в дымный бедлам,

Но вам будет упомянутый тарарам

До лампочки, потому что электростул

Вас унесет — ковер-самолет! —

Туда, где вас не то еще ждет.

Еще танцуют смуглые подростки

На старой площади провинциальной,

И проплывают пестрые обноски.

Еще торгуют пестрые киоски

Мороженым и мелочью сакральной:

Горящими сердцами в пестром воске,

Медальками Гонзаги или Костки,

Святых юнцов с их верой беспечальной.

Мне быть святым не хочется. Мне снится,

Что как-то удалось омолодиться,

С пленительной смуглянкой закружиться

И что она ко мне неравнодушна,

Что в мире все заоблачно, воздушно,

Что мы летим, греховны, но безгрешны

(И поцелуи долги и неспешны) —

Над крышами костела и вокзала,

Как легкие влюбленные Шагала.

Задумываясь в лунном полусне,

Душа на зов не отвечала,

Но музыка запела о войне

Огромным грохотом обвала.

Казалось пережившему войну,

Что всё рвалось и всё дымилось,

Но ветер возвращался в тишину,

Как бы сменяя гнев на милость.

В полуночное царство лунатиков

Мы из темного царства фанатиков

Улетим на Коньке-Горбунке

И ночным голубым привидениям,

Облакам с голубым оперением

Поясним, что летим налегке,

Что мы званы в Созвездие Лебедя,

Что с Землей разлучаемся нехотя,

Потому что иначе нельзя.

И растаем, по звездам скользя.