Мимо мумий! Мимо мумий! Мимо мумий!

(Трупов!.. Размалеванных матрешек!)

Мы прошли, мрачнея от раздумий,

В легкий мир фарфоровых пастушек.

И в гирлянды нежные вплеталась,

В тонких пальцах розовела роза.

Беленькой овечкой забавлялась

Милая распутная маркиза.

Над японской нежной панорамой

Соловей нефритовый защелкал.

Между лотосом и хризантемой

Был закат из розового шелка.

И ценя изящные искусства,

Мы прошли в нарядный зал распятий.

Там рубины осыпали густо

Тернии — и раны у запястий…

…Как могли ту кровь, тот пот, те муки

В золото оправить ювелиры?

Как могли художники тот ужас

Превращать в картины и скульптуры?

Бог в музее… Все-таки печальней,

Что замученный Спаситель мира

Украшает розовые спальни,

Заменяет пухлого амура.

Вы говорили нам, что если Бога нет,

В двойном небытии Вы все же с Ним сольетесь.

Любовь к Нему. О да. И лучше Ваш ответ

На смерть, чем плакать, о душе заботясь.

С Ним — даже если нет Его. В небытии —

Двойном. Паскаль, и Киркегор, и Достоевский

Могли сказать так. Да. Но с мудростью змеи

Поверим, как они — нет, не по-детски, —

В бессмертие! Мне снилось: «хор светил»;

К своей звезде, голубоватой Веге,

Стремится светлый дух, который был

Владимиром Васильевичем Вейдле.

А может быть – туда, к родным местам,

Где желтая сыреет штукатурка,

Невидимый, идете по мостам

Былого пушкинского Петербурга.

Но вероятнее, что Вы перенеслись

В любимые свои пейзажи кватроченто,

Где тонкий, стройный, острый кипарис,

Холмы, ручей голубоватой лентой,

Оливы, пинии, дворцы. Далекий вид,

Голубизна – и Бог на небосводе,

И белый ангел над леском летит,

И белый Голубь реет и нисходит.

В кафе «У Денизы» нас было трое:

Ирина Одоевцева, Вы, я.

И вы читали стихи о Трое

И что не будет небытия.

Я плохо помню строфу о Гомере.

Был вечер, Париж, бульвар Распай.

И я завидовал Вашей вере,

Что души бессмертны, есть Бог и рай.

Уже полгода, как нет Вас на свете.

Есть то кафе, каштан, Монпарнас.

Афина в шлеме на древней монете,

Мной привезенной, бессмертней Вас?

Я в Греции был. Я не видел Трои.

Не мчался на битву Алкивиад.

Не Одиссей валялся на зное

У опрокинутых колоннад.

Но… мир Одиссеи, мир Илиады…

Солнечный диск метал дискобол.

Рыже-багряный лист винограда

Трогал, играя, легкий Эол.

Над горным обрывом мелькнула серна,

В долине шли овцы и пастухи…

Это голос Ваш, глуховато, мерно

Скандирует греческие стихи?

…Над Люксембургским садом сияя,

Как над Акрополем, как тогда,

Круглится месяц. Нет — мяч Навзикаи!

А души — бессмертны. Бессмертны, да?

Я разломил китайское печенье

С билетиком внутри; мудрец Конфуций

В нем заповедал: избегай эмоций

И презирай житейское волненье.

Мне китаянка подала чоп-суи

И вонтон суп – китайские пельмени –

И про билетик пискнула, что всуе

Всегда и всюду избегать волнений.

И я задумался о смысле жизни

И что такое время и пространство

И долго шел осенней ночью поздней

По улице уныло-протестантской.

И вдруг я оказался, легче ваты,

В китайском умозрительном пейзаже.

Под узловатой веткой угловато

Серела цапля, тонкая, на страже.

И водопадом низвергалась ива,

В зеленом камыше пестрела утка.

На озере не колебалась лодка,

В которой я задумался лениво.

Сокрыла цаплю синяя прохлада,

Плод размышлений оказался горек.

Мы навестили фанзу, где у входа

Светился темно-розовый фонарик.

А выйдя из нее, опять предались

Игре трансцендентальных медитаций,

И показал логический анализ,

Что сердце мира стало синей птицей.

Мы давно отдыхаем

На чужих берегах.

Здесь, над пальмовым раем,

Мой развеется прах.

Нет, какое там горе?

(Ельник, холмик, снега?)

Увезут в крематорий,

Да и вся недолга.

Ни тоски, ни обиды.

Не вернемся домой.

Падай с неба Флориды,

Пепел серенький мой!

Нет, какие могилы?

(Галка, осень, дожди…)

На Ваганьковском, милый,

Не позволят, не жди.

Что ж, ничуть не обидно:

Ведь в могиле темно

И березок не видно,

И не все ли равно?