Только ветер пролетит, пойдет широко,

Над Онегой, а потом — над Окой.

Только свет на непрозрачной тугой волне

Покачнется над ершом в глубине.

Только золотом пальнет отряд пескарей,

Только облако пойдет поскорей,

Или утки к селезню подплывут,

Он блестит, зеленый — ну изумруд!

(Сочетание в реке утиных теней

С отражениями русских церквей.)

Надо бы хоть уткой туда доплыть.

Ну да что говорить, о чем говорить!

Сказано — нет, и — сколько лет, сколько лет!

Нет и нет, а на нет — и суда нет.

Светлые белые горы –

метаморфоза музыки,

и воздух воскресного белого, снежного полдня –

прозрачный кристалл тишины.

Как много задумчивой мудрости

в снежном безветрии.

Белеют сугробы, большие аккорды покоя.

И солнце нисходит.

…Потом, перед самым закатом,

косые лучи, серебристые легкие флейты,

играют прелюдию вечности.

Я помню телеги в полях предвечерних

И глину дороги в возне воробьиной,

Эстонское небо, осенний орешник,

Грибы и чернику, сухой можжевельник

И мелкий ручей, серебристый, недлинный,

Сияние сосен, прямых, корабельных,

И вереск, лиловый, и желтый бессмертник,

И желтый закат над эстонской равниной,

И линию лодок — вечерних, последних.

Туманный жемчуг, осенний день.

Мутна земная дребедень.

Мерцает нежная тишина,

Больного мужа бранит жена.

Серебрится дождик райски-легко,

Идет прохожий с одной рукой.

Сиренево-палевая высота.

Спешит счетовод считать счета.

И в мире бедной белиберды

Блаженно-влажные сады,

Алмазы дождя и фонарей,

Жемчужный ветер с южных морей,

В топазовом небе свет облаков,

Опалово-нежный дым над рекой.

Особенно когда осенне-одиноко,

И облако лежит покойно и широко

У края светлого юго-востока.

Особенно когда осенне-опустело,

И озеро серей, и медленно и бело

Поднялись гуси, точки для прицела.

Особенно когда осенне-обреченно,

И озими влажны, и сизая ворона

На поределом оперенье клена.

Особенно когда совсем обыкновенно,

Едва озарено, и чисто, и смиренно,

Прозрачно и прощально, незабвенно.

Был океан лазурно-фиолетов,

И это было, может быть, ответом.

Был небосклон почти такого цвета,

Как цвет акации прохладным летом.

Переходило небо в тон опала,

И это — тоже, как-то, утешало.

Была вода в графине и бокалах

Собранием сияющих кристаллов.

Горсть виноградин, нежных изумрудин,

Как светляки, мерцала нам на блюде.

Тебе не жалко, что и мы забудем

Цвета, ненужные серьезным людям?

И мириады звезд, и мириады лет,

И тишина с небес, и серебрится свет.

И только этот мир, и только эта ночь,

Когда ручей с горы — как замерцавший луч.

И полусвет лежит, как синеватый снег,

На темноте полей, у серебристых рек.

И озаренный мост, и почернелый холм,

И за холмом, в луче, автомобильный хлам —

Я не забуду, нет, я не хочу забыть.

Я не позволю, нет, меня навек зарыть,

Пока мерцает ночь, пока светает здесь,

Пока и тень и свет на белом свете есть.

Уже огороды не стоит стеречь,

И сияние меркнет скорей

(И девался куда-то последний скворец)

На дубе листва продолжает стареть.

Посияй же, останься, согрей!

Мир становится сух, прозрачен и ветх.

Он уже осыпается весь

(Начиная со звезд). Недолгий век

У вселенной, у нас, у всех.

Скоро — мгла, это грустная вещь.

Да нет, я шучу. Да, дружище, я лгу.

Тошно слушать даже щеглу.

Он построил жилище, возился в углу

Мироздания, пел (о цветах на лугу) –

Что ты шамкаешь глухо про вечную мглу!?

И скворешню старик водружает на жердь

(Размышляя про жизнь и смерть).

А белая птица так низко летела

Над собственной маленькой тенью

(Сравненье: душа и бескрылое тело),

Над белым песком и над пристанью белой

В далекое то воскресенье.

И лодка, сколоченная из обломков

Далекого детства, синела

От моря и неба, легко, как соломка,

Плыла в позабытое царство ребенка,

Качалась — и странное дело:

Та лодка таинственно переплывала,

Причаливала, приземлялась,

И маленький мальчик по имени Игорь

Из давнего года, из давнего мига

На миг возникал, проясняясь.

Овальную раковину отыскал он,

Большую, на отмели серой,

Послушал: в ней глухо звучало, дрожало,

Текло, отзывалось — невнятным сигналом

И было похоже на сердце.

Тот берег в сиренево-серенькой пене…

Сияло, текло, холодело.

Из царства ребенка, из царства забвенья…

Как будто душа в тишине пролетела

Над собственной маленькой тенью.