* * * Гиацинтом, левкоем Насладиться спеши Перед вечным покоем Для безносой души. Нежный персик попробуй Он дозрел и готов, А в раю уж не трогай Запрещенных плодов. Видишь, алые пятна В нежно-бледном горят. Там, в стране незакатной, Не увидишь закат. Ах! Отравленный скверной, Под конец воспою То, чего уж наверно Не позволят в раю. * * * Знаешь, я сохраняю собрание летних полдней, полупрозрачных, точно стрекозы, которые, помнишь, носились в радостном блеске света над яркой мелкой речкой с белым прохладным дном. Представь, я также храню коллекцию летних ночей разных оттенков синего. Они лежат, похожие на египетские скарабеи, за прочным прозрачным стеклом. Что с ними делать? Кому я их завещаю? Они понемногу бледнеют. Мои гости считают, что там, за стеклом, пустота. * * * Je possede une barque detachee de tous les climates Andre Breton Превыше земных сезонов плывет мой челн. Андре Бретон Играет ветер листами газеты В твоей руке и краем программы. Ты знала и знаешь – это приметы Того, что ангелы рядом с нами. Плывут по небу две бледные ленты – Белесым дымом слова рекламы. Они обрывки воскресной программы – Концерта ангелов над нами. Уже облака сияньем задеты И светлы дали земной панорамы. И, точно ветер, плывут силуэты Лазурных ангелов над нами. Играет ветер листами газеты. Играет крыльями над нами. * * * В такую ночь весна не окончательна, Но наступает несомненно. Дождь побелен снежинкой незначительной И кажется небесной манной. А впрочем, ночь — почти обыкновенная. По лужам, лунной мглой покрытым, Шагаю. Но Земля Обетованная Недалеко, за поворотом. Ты думаешь, бессмертие неубедительно? Но что же делать, что же делать? А вот душа — задумалась мечтательно: Надеется на Божью милость. И человек на Бога вдруг положится: Все просто, не непоправимо. И замерцает мартовская лужица Звездой далекой Вифлеема. * * * Из белой весенней ночи Сделана ваша душа. Она в моей отражалась, Как маленький Млечный Путь. Туманностью Андромеды Хотелось обеим стать. Но кончилось тем, что стали Души туманом ночным. А помните, птицы летели Сквозь души наши весной? Сияли утро и море, Вода становилась огнем. Я сказал ваше имя, и в море Вырос певучий цветок. Я почти изобрел, я знаю, Заменитель вечности — и Той ночью душа светилась, Как маленький Млечный Путь. Я думал о белой ночи, В которой ваша душа. * * * Прощайте, Кощей Кощеич! Еще кощее Кощея Средь пищи, вещей и чая Пищала тощая шея, Несчастье нам завещая. Но светлые чародеи Умчали нас в эмпиреи, В лазурно-смуглый Египет Династии Птолемеев, В алмазный воздух Памира, В страну Лиловых Пигмеев — О, мы улетели в лепет Земфиры, зефира, эфира! На мгле, на волшебном кристалле, На пламени мы улетали! В лазурном и лунном небе Нашли мы Царевну Лебедь, Чертог изумрудной игрушки, Прекрасной Царевны Лягушки! Прощайте, Кощей Кощеич! Здорово, Иван Царевич! * * * Арабским удивительным дворцом, игрой узора бледно-розовато- сиреневато-сизого, замысловатой игрой любуясь… Но, усталый соглядатай, я видел девушку с особенным лицом. Слепая девушка ходила подле нас с водительницей, объяснявшей очень скоро, и осторожно трогала она сиреневатый край узора. Но что наказанная слепотой могла узнать о нежной, о нежнейшей утонченности той, изысканности той, искусственности той, изнеженности той? Был взор слепой, слепой, слепейший. И я мечтал о том, что снидет Царь Царей в сиянии, в алмазном свете, что вот — Он исцелит, что Он велит прозреть, дабы узреть, узреть узоры эти! |
