Огромно-серым одуванчиком

Стоял туман на дне долины,

И вот — громадным колокольчиком

Синеет ночь вокруг лагуны.

Оранжеватый шарик месяца

Висит, как ягода-рябина,

И, светляком мерцая, высится

Над ним огонь Альдебарана.

Большое переходит в малое,

И есть таинственное сходство,

И вещи образуют целое —

Искусству видимое братство.

Чернеют снасти корабельные,

Как бы засохшие травинки,

И тополя пирамидальные —

Как тени на моем рисунке.

В платье розовом метиска и

В майке розовой – креол.

В старом парке много писка и

Серый маленький орел.

Птичка-синька села близко и

Говорит мне: – Я спою

Что-нибудь доколумбийское

Про Колумбию свою!

В белой церкви Евхаристия,

В парке царство бедноты.

Здесь цветы всего цветистее,

И на дереве не листья, а

Только — желтые цветы.

Пусть над нами Ангел сжалится,

Ангел Жизни, Ангел дней,

Пусть блаженство продолжается,

Пусть нескоро — о, пожалуйста! –

Станет в сердце холодней!

Как много синьки в небо вылилось!

Неаполь весь в огнях алмазных.

И небо над заливом ширилось —

Там тоже разгорался праздник:

Переливался в синем Сириус

(Он дивным светом сердце дразнит!) –

Кто научил в подлунном мире нас

Смотреть на звезды без боязни?

К еще неведомой галактике

Без страха тянутся лунатики —

С мечтой, мне кажется, такой:

Качнуть небесные фонарики,

Слегка потрогать их рукой.

А я гляжу (я их трусливее),

Как светятся суда в заливе и

Огни домов на горизонте

(Где близко — время Тита Ливия):

Вы их, лунатики, не троньте.

Почему-то вдруг приснится

Фараонова царица,

Сфинксы желтые пустынь:

Глаз огромный, длинный, близкий,

Опахала (одалиски?),

Груди черные рабынь.

Злыми змейками рыжеет

Золото на тонкой шее,

Рот рубиново-багрян.

Платье пламенно-янтарно.

Пахнет сладко и угарно

Сквозь сиреневый туман.

Ну, и что же? Чайной розой

Счастье (в Арктике морозной)

Расцветает без шипов?

Думаешь, еще не поздно?

Пышной и душистой розой

Расцветет еще любовь?

И по Дворцу венецианских дожей,

Среди парчи и бархатов кровавых,

Мечей, кинжалов, воинов суровых,

Я шел, не воин — беженец, прохожий,

И щерился Отелло темнокожий,

Испытанный в воинственных забавах.

В тяжелой мрачности Эскориала,

Где ожидалась дивная победа,

Плыла Непобедимая Армада

(Она непоправимо затонула) —

И здание суровое дрожало

От грозных кликов смертного парада.

И тот миланский грузный замок Сфорца

Как много битв, и стонов, и проклятий!

(Там со Христом, убитым, Богоматерь —

Работа Микеланджело — и Смерти.)

…Я слушал кровь слабеющего сердца,

Беглец, усталый от кровопролитий.

Там, где белела бурная пена, –

Темная тина.

Смутным обломком, образом тлена

Стала колонна.

След перламутра, след алебастра,

Мрамора, моря.

Может быть, это — торс Александра

Или Тиберий.

Здесь проходили рабы, весталки,

Кони Аттилы.

Там, где когда-то росли фиалки,

Растут кораллы.

Снова янтарь и каменный уголь,

Где были ветки.

В тусклой воде тускловатый угорь,

Узкий и гладкий.

Снова дни, голубые дельфины,

Уплывали, играли, мелькали.

В этом замке дрались Гибеллины

И о гибели Гвельфов мечтали.

После в Англии Белая Роза

С Алой Розой сражалась — за что-то.

Кто-то умер от туберкулеза —

Помнишь готику, башню, ворота?

А потом — в опустелом Версале

Царство окон — как много заката!

Мы бродили, смотрели, молчали:

Царство яшмы, порфира, агата.

В Королевстве Обеих Сицилий

Тоже были, мой друг, короли:

На закате по саду бродили,

Там, где мы на закате прошли.

Я задумался, вспоминая

Влажно-солнечные Гаваи.

Океан и пальмы — неплохо!

И гавайский привет: алоха!

Узкий пруд — в закатном пожаре.

На гавайской бы на гитаре!

Ну на чем-нибудь поиграй-ка,

Спой мне песню, краса-гавайка!

На ее смугло-нежной шее

И на голой груди висели

Желтоватые орхидеи —

Мягко-нежное ожерелье.

Точно к Леде, к ней черный лебедь

Плыл — цветком на воде игривой:

Черный, гибкий и длинный стебель

С лепестком оранжевым клюва.