— … Вот, как знаешь, меня сегодня поставили слушать Птенца. — Птенцом судя по всему был стоявший рядом молодой вихрастый парнишка лет семи с таким острым и длинным носом, что действительно походил на птичьего детеныша. — Как Птенец знак подал, так я сразу же выглянул. Гляжу, значиться, а этот курей наших сманивает. Ну я пока скрадывался, так он мою любимицу, мою Пеструшку поймал, и шею ей свернул. Ну тута я уже осерчал, дрын схватил, и как огрею его по спине. «Курятинки захотел», кричу. Он этого, упал, да зашевелился, а потом лапы то свои загребущие, как вытянет. Ну так я ему по рукам, по рукам! Курятинки захотел…

— Ну а за что вы его так…

— Дык пока его вязали, он, вона, засветил как в пузо Первенцу. Мы его и помяли чуток за это… Курятники захотел…

— Ясно, — подумав произнес староста и внимательно рассмотрел отощавшего Ярослава. — По Правде, вина его доказана, видаки присутствуют. По той же правде следует вздернуть татя на ближайшей ветке, чтобы видом своим он отваживал других лихих людишек.

Ярослав в полнейшем охренении поперхнулся криком. «Ничего себе у них законы! За курицу — на веревку.» Но к счастью для Ярослава, староста свою речь продолжил.

— Но Боги наши милостивы к нам, детям Их, и нам следует стараться быть такими же. Не принес особого урона тать, нету на нем крови. Да и видно, что с голоду он это, а не ради барыша али наживы. Так что я, тиун княжеский, решаю отпустить этого человека, — в толпе послышался ропот, который правда стих после того, как тиун закончил, — но до конца вересеня он пусть у нас свое отработает. Развяжите его.

Тиун оказался хитрецом. До конца сентября оставалось еще две недели, а получить в это время холопа, которого, в этом уж Ярослав ни не секунду не сомневался, будут гонять в хвост и в гриву, было очень приятно. С шутками и насмешками пара мужиков начала развязывать опутанного веревкой парня, как веселый гомон был разорван диким криком.

— Ааа!..

Деревня на границе с вольными баронствами не зря была окружена частоколом. Западные соседи отличались весьма нахальным нравом и старались брать на меч у своих соседей все, что плохо лежит. С учетом полнейшей нищеты крестьян в баронствах, а также из-за проповедников Единого, которые «наказания» «еретиков» только поощряли в своих проповедях, сколотить ватагу из крестьян вдобавок ко своей дружине баронам было легко. Эти небольшие отряды: один два закованных в металл рыцарей, пара десятков кнехтов — воинов одетых поплоше и вооруженных похуже, а также криво сидящие на лошадях ополченцы, как шакалы, бегали вдоль границы и нападали на росские поселки.

На границе все были ученые, и эти наскоки, оканчивались парой убитых и раненых с обеих сторон. Осады были редки, потому что мало к чему приводили. Тянуть готовое осадное орудие ради мелкой деревеньки тяжело, строить на месте — нету времени. Местные князь отличались боевитым нравом (а иные здесь на фронтире просто не выживали), любили схватку и данников своих защищали. Вооружение у княжеской дружины было лучше, доспехи прочнее, а местность — знаема как свои пять пальцев, поэтому надеяться охотникам до чужого добра можно было только на быстрый, неожиданный наскок и обратный бег. Коли поселку удавалось запереться в своих стенах, то ничего у налетчиков не получалось, а коли нет… Налетчики забирали все, что можно: дорогущее железо, утварь, угоняли в рабство людей и скот, отбирали хлеб и другие припасы. Деревни перед уходом поджигались. Людей нагружали их собственным же скарбом и уводили на запад. Все это не повезло увидеть Ярославу.

Ради справедливости следует отметить, что особо удачливые любители наживы вскоре, через год или два, а иногда и за пару лет до того, встречали гостей с востока уже у себя дома. «С ответным визитом», как правило зимой, когда мужчинам работы было мало, а непроходимые болота и реки превращались в созданные самой природой крепкие дороги, с местным князем и его дружиной во главе приходили сами ограбленные и их соседи. Вскоре к границе тянулись торговцы полоном, на торжищах в кошелях селян начинали позвякивать монеты, в домах появлялась утварь, сделанная по ту сторону границы, у молодых парней появлялись жены и холопки, плохо говорившие по росски, а посольский приказ великого князя оказывался загружен работой еще на несколько лет вперед. Так и жили на границе…

— Ааа… — крик внезапно оборвался, но быстро сменился тяжелым топотом и на площадку перед домом старосты выскочил закованный в тусклый металл рыцарь в сопровождении десятка одетых в кольчуги воинов.

Невиданные дожди весной и засуха осенью уничтожили большинство посевов в соседнем баронстве, урожай был мизерный, убрали его быстро и в поход поэтому пошли гораздо раньше, несмотря на угрозу застрять на дорогах, превращающихся в непролазные болота грязи после первого же дождя. Тем более, что взять добычу было единственным шансом прожить зиму нормально. И барону повезло. Удар стал неожиданным для россов и принес успех. Тихо подойдя в ночной темени к воротам несколько умелых кнехтов, помогая друг другу, перебрались через частокол, сняли охрану и открыли ворота конникам. С этого момента участь защитников была решена.

Площадь моментально превратилась в бедлам. Завизжали женщины, прыснули во все стороны дети, рванули к своим домам, в которых лежало оружие, мужчины, но все уже было поздно. Только несколько успели перебраться через забор и добраться до оружия, с которым в руках немногочисленные защитники и погибли. Остальных безоружных отжимали конями и мечами к центру и взяли в плен.

Про Ярослава все забыли: и, понятно дело, защитники, и нападавшие. Ну лежит себе еще один раб, да еще связанный уже к тому же, ну и пусть. Никто даже не проверил, как он связан, а ведь между тем его перед самым началом нападения почти развязали — руки во всяком случае ему освободили — только веревки не сняли. Стараясь, чтобы нападавшие оставались в этом неведении, Ярослав посильнее закутал руки в веревки и скорчился в позе зародыша, стараясь не смотреть на то, что происходит вокруг, ведь вокруг началось самое страшное, то, что скупые строчки исторических хроник называют «естественным правом победителей».

Тот страшный вечер отложился в памяти Ярослава не полностью, а только несколькими ужасными моментами.

Вот староста, деревенский кузнец, вместе с сыновьями отбивается прижавшись спиной к дому подобранными тут же во дворе поленьями от наседающих кнехтов и ополченцев. Те не желают убивать таких ценных рабов, но без тяжелых ран справиться с россами не могут. Один из них неудачно провалился в ударе вперед и получил поленом по голове. В окружающем шуме отчетливо и ясно послышался треск ломавшихся позвонков. Староста довольно оскалился и что-то сказал своим противникам. В ответ на это рыцарский десятник прокричал приказ и кнехты прыснули назад, доставая навьюченные на лошадей луки. Видя эти приготовления кузнец с сыновьями, не желая быть просто расстрелянными, как на охоте, рванули вперед, бросая такую удобную позицию. Толпа врагов, как стая шакалов набросилась со всех сторон на россов, и отхлынула, оставив на земле несколько избитых и связанных по рукам и ногам тел…

Вот Птенец бросился на помощь красивой женщине, которую повалил на землю и сдирал одежду один из молодых кнехтов. Тот небрежно отмахнулся от пацана мечом, но Птенец юрко увернулся и вонзил свой нож насильнику в бедро. Тот в ярости еще раз махнул мечем, но птенец торжествующе улыбаясь опять отскочил. Голова Птенца так и продолжала ухмыляться, катясь по земле, а рыцарь равнодушно взмахнул мечом, стряхивая кровь и поехал дальше…

Вот совсем еще молоденькая девушка, тонкая и красивая как стебелек василька, визжит в руках двух насильников, которые хохоча сдирают с нее одежду и волокут в ближайший дом откуда вскоре доносится довольный гогот, визг и тихий плач…

Еще много таких эпизодов отложилось в памяти Ярослава, но если бы его попросили позже составить хронологию событий, то он не смог собрать эти картинки в единое полотно. Тем более, что его позабытая в результате последних событий способность чувствовать чужие чувства (а может и не позабытая, просто он в последнее время не встречался с болью) проявила себя в полной мере. Вся боль, что испытывали в душе жители деревни, чувствовалась Ярославом как своя. И боль отцов, что не защитили своих детей, и боль детей от потери родителей, и боль женщин претерпевших позор, весь этот дьявольский коктейль вливался в Ярослава.