– Детка, у меня одна сцена на один вечер. У тебя одна голова на одно утро. Есть что-то общее, есть что-то разное. Не будем сравнивать. Но если ты считаешь, что книга для меня, пусть и дневниковая, может быть написана в принципе, почему бы тебе именно ее и не написать для всеобщего обозрения. И никакого профессора! – Анна взмахнула руками, как крыльями. Что-то неуверенное, даже фальшивое, очень фальшивое, было в этом изящном жесте знаменитой балерины.

– Потому что у меня с ним, – ответила Алина подруге, – нерасторжимый контракт. Юридический документ огромной вымогательной силы. Я даже умереть не могу. И с ним я познакомилась по твоей рекомендации. И в его тирании есть свой смысл. И я верю, что он прекрасный знаток своего дела, корректирующего наши дела. Он сказал немало здравых вещей. И я хочу сделать то, что он приказывает! Ведь я вправду безумно боюсь сочинять. Но хочу. Надо. Его измывательства хоть как-то заставляют меня шевелиться.

– Ух разгорелась! – Анна расслабилась, увидев внезапный яростный свет в глазах Алины. – Пиши. Прочту. И все-таки интересно: почему все зашло так далеко?..

Пришла девушка в вышитом фартуке и убрала со стола, одобрительно осмотрев сомий скелет.

– Потому что я не люблю, когда меня убивают, – сказала Алина.

– Ты опять про сердечную разруху? – застонала Анна.

– Нет. Я про уголовное преступление.

– Какое? – чрезвычайно удивилась хрупкая, тонкая, внезапно куда-то улетевшая балерина. – Ведь милиция не нашла никого!

– А вот об этом я тебе и напишу, – решилась Алина. – Про то, как меня пытался уничтожить один хороший человек, известный тебе хорошо, но, если разобраться, лишь понаслышке. Тот, который был когда-то повелителем…

– Алинушка, но ведь это не твое амплуа. Ты не детективщица. Ты у нас, как раньше изъяснялись, инженер человеческих душ. И туш. Тебе чужды обиды, претензии, ты ведь не дура малолетняя. И любовь еще быть может…

– Не может.

– Люби Всевышнего. Я же сказала: ты уцелела. Ведь это кому-то было нужно… наверное. Что ж ты все время путаешь грешное с праведным! В чем проблема-то?

– Ну, уж никак не в муках творчества. И не в дефиците фантазии. Наверное, две ответственности подогревают одна другую: моя перед Богом, моя же – перед собой. Я знаю, что там слышат каждое слово, особенно письменное. Исполняются все желания. Воплощаются все сюжеты. А уж в такие времена, как наши, между тысячелетиями, вообще порочно думать, что ты – творческая единица… Профессор понимает, что страх мой – настоящий страх Божий. И деваться мне некуда. А все-таки так хочется иногда схалтурить и написать что-нибудь разудалое, в моем прежнем стиле, прикинувшись ветошью, дескать, так уж написалось… Но – к профессору определила меня именно ты. Это ведь тоже нужно было кому-то. Наверное!

– Ладно. Извини. Делай как знаешь… Ты ко мне на свадьбу придешь?

– Не издевайся… – вздохнула Алина.

– Ну, как знаешь…

Вечером на подступах к своему подъезду она встретила громадного черного кота и только собралась вежливо сказать кис-кис, как увидела тощую рыжеватую крысу. Кот ползком приближался к крысе. Животные мрачно осмотрели друг друга. Внезапно крыса, приняв решение, подпрыгнула вертикально, и кот пустился в позорное бегство. Крыса – за ним. Когда твари скрылись за штакетником, Алина огорчилась: «Как выродилось человечество!»

На лужайке перед соседним домом жило стадо котов. Они спали на траве днем, вопили по ночам, прекрасно питались подаянием, размножались, обнимались, облизывались и абсолютно не реагировали на громадных вороватых ворон, регулярно заглядывавших на кошачье лежбище за очередной сосиской. Это пушистое скопище до того разленилось, что, казалось, приди к ним стайка мышек сама, на блюдечке с каемочкой, они только чуть приоткроют томные глаза – в удивлении: что за странный десерт пожаловал?

В сторону лужайки и рванул трусливый черный котище, с которым не успела поздороваться Алина. Очевидно, надеялся спастись от крысы у своих.

«Как грустно, – думала Алина в лифте, – что московские коты теперь не ловят мышей! Как это печально…»

С утра – прогулка и раздумья.

«А вот надо ли ей знать об этом? – с тревогой рассуждала Алина, топая по черному асфальту и золотым листьям. – Девушка счастлива, порхает по сценам мира, завтра выйдет замуж, переедет в новый дом, а тут вдруг я – ба-бах! ей по нервам своим несвежим детективом, в котором – тем более – ничего пока и не доказано…»

Погода была свежая, прохладная и очень солнечная. Эта круглая, блестящая осень московских переулков вдруг точно попала в лузу весны австрийских виноградников, где Алина и Степан Фомич гуляли в некоем марте ныне удаленного доступа. Такая же свежесть под таким же солнцем. Партия.

Ах, стереть бы все файлы…

«Почему из меня так часто выпрыгивают компьютерные термины? – негодовала Алина. – Я что – пытаюсь не только написать переводимую книгу, но и думать переводимые мысли? Я не сошла с ума? Можно подумать, что моя книга нужна читателям, а не мне лично…»

Ну кому из гуманитариев будет понятно, что такое императорский дворец удаленного доступа, слоны венского зоопарка удаленного доступа, белые тирольские волки удаленного доступа, неистовый фён удаленного доступа?.. И так далее. То ли удалено с аккуратцей так, чтобы поиметь ко всему этому доступ позже, – то ли сам доступ удален в принципе и навсегда? Кто больше?

А кому из технарей, точно знающих, что такое удаленный доступ, будет интересно знать, как величаво хлопают ушами те же слоны в венском зоопарке, когда принимают ежеутренний душ в индивидуальных кабинках? Или – какой большой и какой настоящий, полосатый (в самом деле!) тигр живет неподалеку от слонов за стеклянной стеной! Не за глупой повсеместной решеткой, дробящей зрение посетителей на много частей тигра, а за высоким стеклом – целый тигр ходит по своей квартирище с открытым небом и трется нежным боком о стекло, пропускающее ко зрению собравшихся все его мельчайшие детали до усов и лап. Ты подходишь к стеклу и – если хочешь – можешь потереться плечом об это же стекло с другой стороны. Если можешь. Потому что между тобой и громадной полосатой кисой – только стекло… И как сказал тогда Степан Фомич: «Ну у тебя и нервы!» В смысле, железные.

Алина почувствовала себя тигром, заигрывающим с доверчивой, нежной Анной через подтреснувшее стекло. Только Анна думает, что оно – целое, в порядке. А Алина знает, что в стекле трещины, пока невидимые миру. И если пустить давление, стена развалится и тигр ненужного знания порвет хрупкую Анну, которая сейчас по наивности полагает, что можно прочитать что угодно и мир ее счастья уцелеет в любом случае.

«Это не по-дружески, – оценила Алина свое намерение написать всю правду именно Анне. – А даже по-свински. Она же выпрыгнула из своей ямы. Ей удалось понять и преодолеть свои поломанные ноги. Доктор Неведров помог ей, поскольку она не сопротивлялась его методам. Она даже нашла приемлемого для замужества дядьку и хочет с ним жить. К ней сейчас как ни к кому приложимо твердое правило западного успеха: никогда не общайтесь с теми, у кого проблем больше, чем у вас. А у меня как раз больше проблем, чем у нее… Нельзя портить ей жизнь».

Как говорится, и тут зазвонил телефон – в кармане у Алины.

– Значит, договорились, я жду текст, – звонким, совсем новым голосом напомнила ей Анна. – Не теряйся. Начинай! Ладно?

– Ладно… – как уж могла бодро ответила Алина, в который раз поразившись телепатичности своего мобильного телефона. У него сие свойство обычно расцветало именно на улице. Помните, профессор звонил ей с сообщением, что он не дурак? Вот таких же случаев стало – тьма.

Но откуда Анна узнала ее мысли?

Алина пришла домой, включила компьютер и создала новый файл. Сначала назвала его «Анна». Потом, подумав о безысходной категоричности именительного падежа, переименовала: «Анне». Опять не то. Ей, Анне, это все как инъекция чужой боли. Именно укол, но не прививка. Напишем: «Для Анны». Нет, опять слишком близко к телу.