– Ну-ну, – повторил Василий Моисеевич. – Костюмчик действительно удачный. Шерсть хорошая, крой английский классический. Вам некуда деньги девать?

– Некуда, – кивнула Алина. – Работать будете?

Доктор с легкой неприязнью посмотрел на свежепринесенные бумаги, полистал, вздохнул и начал читать.

«Вот, собственно, и началось – с интервью. Вам, дорогой читатель, предстоит долгое путешествие с приключениями – и все из-за этого интервью. Хотите?

Я – нет, и не хочу, и боюсь. Но если я не пройду этот путь, я погибну. Навязчивая идея какого-то там счастья – детский лепет по сравнению с ядовитым морским ежом любовного бреда, застрявшим в мозгу. Значит, надо идти – назад? вперед? – и вытаскивать ежа.

Недавно в кафе я случайно встретила Степана Фомича. Он вещал что-то умное перед канадскими телевизионщиками. Его английский все так же блистателен. Его французский завораживает. Профессионализм не спрячешь. Одет был как всегда элегантно, подстрижен аккуратно. Ото всего облика по-прежнему веет неброским богатством, исполненным врожденного вкуса.

Общую картину настоящей роскоши слегка портила самоуверенная дама с чрезвычайно круглыми глазами навыкате. Нервная, ревнивая и на удивление нескладная, как и любая высокомерная женщина.

Я подумала: «Отчего такой контраст? Почему сей блистательный господин покупает второй сорт третьей свежести? Ведь я давно знаю его. Он никогда не брал дешевой колбасы, тухлого пива, мягких огурцов… В любое время суток, при любой погоде он готов был идти искать наилучшее – что бы ни потребовалось ему в ту секунду. Что случилось?»

Нам не удалось поговорить в кафе. Только поздороваться и попрощаться. Но как мне хотелось влезть в его канадское интервью, отобрать у журналиста микрофон и на глубоко русском языке задать выступающему единственный вопрос: «Какого х..?»

Несколько лет назад я называла его своим повелителем… Боже мой! И устно, и письменно, и прилюдно, и наедине. Было даже весело – ловить на себе недоуменные взгляды окружающих, странно реагировавших на мой несовременный стиль любви. Особенно тех окружающих, кто знал меня до него.

Я не только называла его повелителем. Я так жила. Я так чувствовала.

Был у нас, например, такой сюжет. Называется «Карфаген».

(Окончание в Приложении 1)

Доктор не стал дочитывать, кашлянул и поднял глаза на Алину, чуть задремавшую в кресле у камина.

– Вы зря так обрадовались, голубушка, – сообщил доктор. – Что тут, собственно, произошло? Вы встретили на улице, то есть в кафе, мужчину, которого когда-то любили. У него, видите ли, другая женщина. Она вам не понравилась. Вы ударились в волнующие воспоминания. Это все что – сюжет? Пойдите переслушайте танго:

Нахлынули воспоминанья, Воскресли чары прежних дней, И пламя прежнего желанья… —

и так далее. Уж куда яснее, элегантнее, короче и приятнее. Ваш текст неплохо скроен, но неладно сшит. А уж материальчик вообще из рук вон. Все изделие расползется вмиг. Одноразовый костюмчик. Знаете, где и для кого продают одноразовые костюмы?

– Где? – машинально переспросила Алина, открывая глаза.

– В магазине ритуальных принадлежностей. Когда родственникам жаль хоронить усопшего в настоящем костюме, ему покупают дешевый одноразовый. Аналогия понятна? – строго уточнил доктор.

– Василий Моисеевич… – начала Алина с неожиданной хитрецой в голосе, – а вы любили когда-нибудь?

– Цитатоград, или град цитат, разошелся не на шутку, – голосом диктора, вещающего про бедствие, подхватил профессор, – побиты всходы, урожай под угрозой полного… неурожая!

– То есть вы считаете, что нечего тревожить усопшего и пусть земля ему будет…

– …могилой. Просто могилой. С пухом. Бархатом. Знаете, что могила матери Л.И. Брежнева была выстлана алым панбархатом?

– Не знаю. А вы откуда знаете? – полюбопытствовала Алина.

– Очевидец рассказывал.

– А где он теперь?

– Примерно там же, где и вышеупомянутая мать, – вздохнул доктор.

– Аналогия понятна? – неожиданно перехватила инициативу Алина.

– О! Вы только посмотрите на нее! – восхитился профессор. – Барахтается. Ну-ну. Вот вам счет…

Алина с радостью выскочила из кресла, расписалась и только было протянула руку забрать свежеобсужденную рукопись, как вдруг он – цап ее запястье!

– Я оставляю этот человеческий документ у себя. Чтоб вам неповадно было продолжать эту тему, – отчеканил врач.

Алина, грудь колесом, – напомнила, что пишет на компьютере. И нет смысла…

– Есть-есть. Придете домой – начинайте разрушать свой Карфаген. Сначала сотрите из компьютера. Вообще выбросьте этот файл. Откройте другой – и все сначала. А во-он в том сейфе я буду хранить ваши глупости, чтоб потом, когда поумнеете, продать вам.

– Так. И это продать? Два раза одно и то же, получается? – Алина уже почти перестала удивляться рваческим выходкам профессора.

– Два раза. А может, и до трех дойдет, если будете упорствовать. Вы подписали со мной нерасторжимый контракт. И если вы будете упорствовать в своем соплиментализме, я вас просто разорю, – уверенно пообещал профессор. – Выбросьте этого мужика из головы, из творчества, из компьютера, не ходите по его улицам и не здоровайтесь в кафе. Ясно?

– А про какого-нибудь другого, интересно, можно вспоминать – хотя бы по великим праздникам? – попыталась Алина.

– Нет. О мужиках – нельзя. О душе, о душе подумайте… Идите. Жду вас через две недели в полдень. – Он встал и кивнул на дверь.

«Хам! Рвач! Сноб!» – В дороге Алина с яростью костерила профессора.

Дома она первым делом подбежала к компьютеру и перевела приговоренный файл на дискету. Потом на еще одну.

Настенные часы тысяча восемьсот восемьдесят пятого года рождения прошуршали три. У этого красивого антикварного изделия была пронзительная способность улавливать настроение хозяйки. Иногда часы громко били, иногда хрипели, порой шептали. Сегодня им хотелось спрятаться от людей вообще и от Алины в частности. Часы чувствовали недомогание памяти.

У хороших старинных часов память непереполняемая. В отличие от компьютерной.

Они все хранят, и подчас им очень тяжело. Сегодня часы уловили протест, внутреннюю борьбу и смятение. Алина поняла, что часы все знали о ее разговоре с профессором еще до того, как она вошла в квартиру. И привычная к их проницательности, она помахала рукой стрелкам: «Привет, бродяги!»

Алина сняла зеленый костюм – единственное, что понравилось профессору сегодня, – и запрятала его в недра гардероба.

Побродила по притихшей, затаившейся квартире и вернулась к письменному столу. Пусто. В голове так пусто, в душе так страшно. Ничего не получается. Крокодил не ловится, не растет кокос…

И когда зазвонил телефон, Алина, уверенная, что это опять лезет со своим ясновидением профессор Неведров, устало и тускло ответила:

– Ну что еще?..

– Привет-привет, – весело промурлыкал голос Степана Фомича. – Мур-мяу.

– Привет, – подправила голос Алина. – Как дела?

– Отлично. А у тебя? Чем занимаешься?

– Сижу за компьютером и пишу роман века.

– Как обычно, – удовлетворенно заметил бывший повелитель. – О чем на сей раз?

– Как обычно, – подтвердила Алина.

– Значит, про меня, – сказал Степан Фомич. – Кстати, ты хорошо выглядишь, как я успел заметить в кафе.

– Как обычно, – согласилась Алина. – Ты тоже.

– Ну что ж, я рад. Желаю творческих успехов.

– Спасибо. Счастливо.

– Пока, – чирикнул Степан Фомич.

Трубки повесили одновременно.

«По завершении великой стройки все ударники получили ордена, медали, протезы и другие награды…» – сказала Алина компьютеру и начала ворошить все файлы подряд – в туманной надежде, что она хоть что-нибудь где-нибудь забыла и что есть хотя бы одна строчка, ни сном ни звуком не соединенная со светлым образом негодяя Фомича.