– И все-таки: как мне расплатиться со знаменитостью?

– Обед оплачиваю, разумеется, я. Так будет естественнее. Роман, придя домой, начинаете сочинять вы. Это менее естественно, но я уже привык, что современные женщины постоянно занимаются не своим делом. Далее: время от времени вы мне звоните, я назначаю встречу в клинике, вы приносите очередную главу или что у вас там получится; я читаю и комментирую ваш труд, назначаю цену – за каждую новую порцию отдельно и вне зависимости от качества труда. Вы возвращаетесь к письменному столу и так далее. И пока ваше творение не обретет приличный вид, вы платите мне гонорар.

– Вы сумасшедший или прохвост? – осведомилась Алина. – Меня даже знаете на какую премию выдвигали?!

– Догадываюсь. Так вот: чтобы в следующий раз не задвинули обратно, вам нужен я. Собственно, вы с самого начала это знали. Деньги у вас есть, я уточнял. Храбрость подрастеряли – это понятно. Все, что вы написали доныне, сбылось, включая гадости и мерзости. Это тоже понятно. Слово сильнее камня. Падает на голову. А вот и бананчики! – Профессор очень обрадовался официанту, поскольку уже утомился играть с дамой в прятки-непонятки.

Сказочный десерт еще на пять минут вывел собеседников за скобки всех искусств, кроме важнейшего, то есть кулинарного.

– Ух ты! – выдохнула Алина, по-детски облизываясь. – Невероятный прилив творческих сил! Как это вам в голову пришло?

– Грубить – в вашем интересном положении – это нормально. Но могу и пояснить: голова – она на то и голова, чтобы ею есть и грубить.

– Доктор, я вам доверяю! – легкомысленно воскликнула дама. – Если уж вы сумели так накормить меня! Крылья режутся!

– Да, осталось захлопать в ладоши и сплясать. Подпишем контракт? – Он открыл саквояжик и достал документ.

Алина прочитала. В бумаге были проставлены все до единого реквизиты, включая точный домашний адрес клиента Алины N, вплоть до этажа и кода в подъезде. Писательница притихла.

– Я, дорогая писательница, очень большой педант, – сообщил ей профессор. – И суюсь в воду, только зная броду.

– Ничего себе! – сказала она. – А как?.. Почему?.. Слов нет.

– Будут, – пообещал профессор. – Подписываете? Заметьте, что мой автограф там уже есть, на обоих экземплярах. И печати, и счет в банке, и – я уважаю закон – пункт об обстоятельствах непреодолимой силы.

Алина внимательно изучила упомянутый профессором пункт: война, революция, стихийное бедствие…

– Но тут нет еще одного обстоятельства! – воскликнула бедная женщина.

– Вы имеете в виду вашу безвременную…

– Вот именно. Мою. И вашу. А контракт считается выполненным только после окончания произведения!

– Извольте, мадам, поясню. На белом свете нет ни одного реально незаконченного произведения. Как и безвременной кончины. Если автор, так сказать, не успел (как пишут невежественные литературоведы, перо выпало из похолодевших рук) – значит, больше не мог. Все. Его отключили. Кончилось небесное топливо. Хотите с десяток примеров?

– Нет, – вздрогнула Алина. – В другой раз.

Она взяла протянутую ей ручку с золотым пером и расписалась на обоих экземплярах контракта.

– Спасибо, мадам. И не думайте, пожалуйста, что я мефистофельствую на ваших простодушных костях. Nil actum credens, dum quid superesset agendum. Латынь: «Если осталось еще что-нибудь доделать, считай, что ничего не сделано».

– И не думаю… о моих костях, – согласилась Алина. – Я тоже так считаю. Как и ваш Цезарь…

– Я рад, что вы знакомы с древними источниками. Они отменно помогают пониманию современности. Так вот: мотив моего поведения, а также причина процветания моей клиники очень современны. Очень своевременны, если угодно.

– Буду рада… – приготовилась измученная писательница.

– Буду краток. Все – понимаете? – все уже написано. И пером и топором. И если у кого-то где-то еще что-то свербит в одном месте, то остановить этого несчастного можно только силой. Нужно остановить.

– «Я – часть той силы…» – начала было Алина.

– Перестаньте. То было написано во времена культуры. А теперь у нас цивилизация. Культура еще может быть, все еще живы. Но позволить гражданам бесцельно, из пустого тщеславия марать бумагу, холсты, топать по сцене и так далее – это уже… непозволительно. Я не превышаю своих человеческих полномочий. Не лезу в состав высшей администрации. Я просто врач. И обратились вы ко мне совершенно добровольно. А поскольку вы талантливы, – я все ваше читал, – то именно от таких, как вы, может выйти наибольший вред человечеству. Вибрации одной талантливой книги могут осушить болото, остановить взвод солдат, уронить кирпич с крыши, вызвать наводнение и так далее. Но особенно страшны действия так называемых недоделанных великих произведений. Ну тех, которых не бывает в принципе…

– Моя подруга, балетная, говорила, что вы очень симпатичный мужчина, – вдруг сказала Алина.

– Она тоже ничего, – ответил профессор, позвал тихого официанта и попросил счет. – Но запомните: с этого дня, Алина, – как бы ни сложилась жизнь – умирать нам с вами придется вместе.

– Это, видимо, образное выражение, да, доктор?

– Да, больная…

Алина с удовольствием проснулась и с неприязнью посмотрела на часы. Потом на календарь – с ужасом. Сегодня – день первого визита к профессору. «Господи помилуй, – подумала она, – во что же я влезла? Дописалась, милая, досочинялась. Собираюсь советоваться за свои же деньги – с врачом! И о чем? О сохранении меня – в литературе, в здравом уме, в твердой памяти… Впрочем, контракты надо выполнять. Уговор дороже денег… Назвался груздем – полезай… Не в свои сани не садись…» Продолжая брюзжать, она залегла в горячую ванну и закрыла глаза.

«Что бы такое выдумать, чтоб не пойти к нему сегодня?» – вот к каковой нечестной цели устремились ее помыслы.

Отговориться нездоровьем невозможно. Она здорова, и доктор это знает, – вчера беседовали по телефону. Сказать, что не написала ничего путного, – это вообще бессмысленно: в контракте записано, что нести в клинику надо все подряд, что ни напишется. Отказаться от контракта – запрещено контрактом. Плюс жесткий штраф по неотменяемой схеме: у профессора есть доверенность на ее банковский вклад.

«Может, притащить что-нибудь чужое?» – вкралась негодная идейка. У Алины издавна хранились кипы рукописей непризнанных гениев, временами советовавшихся с нею – с нею! – по поводу. По тому же поводу.

«Заодно и посмотрим, что скажет великий врачеватель исписавшихся, истанцевавшихся, испевшихся и прочих…» С хулиганским выражением лица, еле успев вытереться, Алина босиком побежала к шкафу, где хранились пожелтевшие шедевры.

Мгновенно нашлась папка с безжалостным названием: «Возвраты». Первая порция: «…Она любила витой узор из бивней и бус». Нет, это не пойдет. Доктор мигом раскусит подлог, потому что Алина никогда не любила красивые вещи до такой витой степени. Штраф.

Следующий автор: «Сашенька вынула замерзшими ручками из кармана шубки морковку…» Ну а это уж был бы первосортный блеф. Суффиксы-то – уменьшительно-ласкательные. А умиление любыми действиями любого ребенка Алина никогда в жизни не описала бы в собственных сочинениях. И это профессор тоже поймет с первого же слова и выпишет штраф.

Так. Кто у нас еще тут завалялся? «Перед зарей в августе тучи заволокли звездное небо…» Ага, конечно. Осталось только воспеть радости грибного дождя, и все дела. Полная близость с родной природой. Оно, конечно, бывает, но не с Алиной, точнее, не сейчас. Штраф.

Переворошив первую папку, она все-таки нашла одно вполне пристойное сочинение про любовь – без суффиксов, детей и немотивированных звезд. Вспомнила имя и лицо автора. Вообще-то очень приличный человек. Богатый, с благотворительными фондами, с хорошим, чистым голосом. Меценат, русский, похож на красивого, доброго медведя. Нет, не подходит. У него не было своего стиля, но была совесть. Правда, он путал Пятикнижие с двуперстием: он очень любил числа, все равно какие, но пользоваться ими умел только в своих коммерческих операциях. А прозу свою писал как в глубоком счастливом обмороке. Отпадает. Штраф.