– Но…

– Не утверждаю, что это не было ужасно. Я говорю, что все было вполне понятно. Не понимаю, о чем тут можно говорить.

Несколько мгновений я просто сидела. Все бурные события, все волны эмоций и ненависти и отчаяния, которые будоражили нашу семью, сейчас превратились в спокойный темный пруд.

– А как же мы? – наконец спросила я.

– Мы?

– Мы, ты и я, две сестры.

– А как мы?

– Ты ненавидишь меня.

– Нет, – ответила она.

– Ты обвиняла меня.

– Совсем недолго, может быть… – Она взяла кружку и допила кофе. – Все в прошлом. С тобой все в порядке? Ты выглядишь несколько… – Она так и не закончила предложение.

– Была немного подавлена.

– Конечно.

Я не могла на этом закончить разговор.

– О, Кэрри, мне бы так хотелось, чтобы между нами было все хорошо, – проговорила я, понимая, что это звучит как лепет двухлетнего малыша, который просит, чтобы его поцеловали. И добавила: – Думаю, кое-что следует прояснить.

– Мне и так все совершенно ясно.

– Надеюсь, теперь ты понимаешь, что я никогда не была влюблена в Брендана? Никогда! Я оставила его и…

– Пожалуйста, Миранда, – сказала она с отвращением, – давай оставим эту тему.

– Нет, послушай, мне очень хочется, чтобы ты поняла, что я никогда не пыталась разрушить то, что было между вами двоими, никогда; хотела, чтобы ты была счастлива; действительно хотела; именно он был тем, кто… – Я не закончила свою мысль, понимая, как она прозвучит. – Как ты и говорила, теперь это уже не имеет никакого значения. Со всем этим покончено. Его нет больше в наших жизнях. Мне просто захотелось узнать, все ли у тебя в порядке, и больше ничего, честное слово. И что у нас у всех все хорошо. Было бы ужасно, если бы мы допустили, чтобы он сделал нас чужими друг другу.

– Знаю, – проговорила она вполголоса.

Затем она наклонилась ко мне, и в первый раз с ее лица исчезло безразличное выражение.

– Я должна кое-что тебе сообщить.

– Что?

– Здесь что-то не так. После Троя, ты знаешь, я думала, что больше никогда не смогу быть счастливой. Но все произошло так неожиданно… – Она покраснела. – Я встретила кое-кого.

– Ты хочешь сказать…

– Приятного мужчину. Он чуть старше меня и, кажется, по-настоящему заботится обо мне.

Я положила руку на ее плечо.

– Я очень рада, – тепло произнесла я. Затем: – Надеюсь, я не знаю, кто это?

Глупая попытка пошутить не удалась.

– Нет. Он младший менеджер в больнице. Его зовут Лоренс. Ты должна как-нибудь познакомиться с ним.

– Чудно.

– Он знает обо всем…

– Конечно.

– И он совсем другой, знаешь…

– Да. Хорошо. Чудесно.

– Маме и папе он понравился.

– Хорошо, – опять безнадежно сказала я. – Правда, хорошо. Я так счастлива за тебя!

– Спасибо.

Я купила огромную охапку тюльпанов, желтых нарциссов и ирисов, вскочила в автобус, который останавливался на расстоянии нескольких сотен ярдов от дома родителей. С фасада дома наконец-то убрали леса, и входная дверь была выкрашена в яркий темно-синий цвет. Я постучала и прислушалась: я знала, что они дома. В эти дни, казалось, они вообще никуда не выходили. Они работали, потом мама сидела дома и смотрела телевизор, а папа часами занимался садом, удаляя сорняки с окаймляющего газона и прибивая скворечники к фруктовым деревьям в конце сада.

Ответа не было, Я обошла дом и прижала нос к окну кухни. Внутри все сверкало новизной и было незнакомо: поверхности из нержавеющей стали, белые стены, точечное освещение на потолке. На столе стояла любимая папина кружка, рядом тарелка с апельсиновой кожурой, сложенная газета. Могу представить, как он методично снимает кожу с апельсина и делит его на части, медленно съедает, дольку за долькой между глотками кофе, хмурясь над газетой. Все то же самое, но все изменилось, стало другим.

У меня до сих пор оставался ключ от дома, поэтому, найдя его, я открыла заднюю дверь. На кухне взяла вазу, налила в нее воды, поставила цветы. На тарелке остались две дольки апельсина, и я проглотила их, рассеянно осматривая сад, который всего несколько месяцев назад представлял собой месиво из рытвин и выброшенных кухонных блоков, а сейчас был аккуратно приведен в порядок и уже засажен. На лестнице послышались шаги.

– Привет! – раздался голос мамы. – Кто там? – спросила она из коридора. – Кто это?

– Мама, это я.

– Миранда?

Мама была в халате. Волосы жирные, лицо опухло от сна.

– Ты заболела? – спросила я.

– Заболела? – Она потерла лицо. – Нет, просто немного устала. Дерек пошел купить садовую бечевку, я и подумала, что немного вздремну перед ленчем.

– Не хотела тебя будить.

– Не имеет значения.

– Я принесла тебе цветы.

– Спасибо. – Она взглянула на них, но совершенно безразлично, мельком.

– Чай или кофе? Я приготовлю.

– Хорошо бы. – Она присела на краешек одного из стульев.

– Так что: чай или кофе?

– То, что хочешь сама. Мне все равно.

– Кофе. А потом пойдем на прогулку.

– Не могу, Миранда. У меня… ну, в общем, есть дела, я должна кое-что сделать.

– Мама…

– Внутри болит, – сказала она. – Не болит только во время сна.

Я взяла се руку и поднесла к своему лицу.

– Обещаю сделать все, – сказала я, – все, чтобы тебе стало лучше.

Она пожала плечами. За нами засвистел чайник.

– Слишком поздно делать что-нибудь, – вздохнула она.

– Я любил ее, – сказал Тони.

Он пил уже третью банку пива, его речь была почти нечленораздельной. Казалось, что все в нем изменилось: щеки обвисли, заросли щетиной, волосы какие-то жирные, доходят до воротника, спереди на рубашке кофейное пятно, ногти не подстрижены.

– Я любил ее, – повторил он.

– Знаю.

– Что я сделал неправильно?

– Так нельзя переживать, – тихо проговорила я.

– Я не мог хорошо рассказать об этом, но она знала.

– Мне кажется… – начала я.

– А потом… – Он поднял банку пива и осушил ее. – Потом, когда она убежала… оставив только записку на столе, я хотел, чтобы она умерла, и она умерла.

– Здесь нет никакой связи, кроме той, которая у тебя сложилась в голове.

– Твой чертов Брендан. Очаровал. Обещал ей многое.

– Например?

– Головокружительную романтику, брак, детей. Все, из-за чего мы так с ней ссорились последние несколько месяцев.

– А-а, – протянула я.

– Хотя в конце концов я смирился. Она должна была узнать это.

Я продолжала пить вино и ничего не отвечала. Думала о Лауре, о смеющейся Лауре. Голова откинута назад, рот открыт, блестят белые зубы, темные глаза сияют жизнью.

– Увы, она мертва.

– Да.

В воскресенье я снова бегала. Семь миль в тумане моросящего дождя. Пила с Карлой кофе. Она тоже знала Лауру и захотела, чтобы мы провели целый час вместе, восклицая с оттенком сострадания, как все это ужасно.

Я занималась счетами компании. Работала без устали и была перевозбуждена. Находила любые занятия, чтобы не оставалось свободного времени. Никого не хотела видеть, но и не хотела быть сама с собой. Рассортировала старую корреспонденцию. Выбросила одежду, которую не надевала больше года. Просмотрела всю электронную почту и уничтожила сообщения, которые не хотела сохранить.

Наконец позвонила Биллу по мобильному телефону и сообщила, что хочу поговорить с ним. Он не спросил, могу ли я подождать до завтра, а просто сказал, что находится в Гуикнеме, но вернется к шести. Мы договорились встретиться в баре около Кингз-Кросс, который раньше был просто забегаловкой, но сейчас стал изысканным местом встречи художников-минималистов, где подавали коктейли, чай со льдом и тому подобное.

Я приняла еще одну ванну, переоделась, сняла широкие брюки с завязкой на поясе, надела джинсы и белую рубашку, застегивающуюся на пуговицы. Пришла в бар на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Когда он появился, то поцеловал меня в макушку и скользнул на место напротив. Он заказал томатный сок со специями, а я попросила «Кровавую Мери» для храбрости. Мы чокнулись, и я стала расспрашивать его о том, как он провел выходные.