Вздохнула и встала, затянула пояс на халате, прошла через комнату к телефону, набрала номер.

– Алло?

– Мама. Это я.

– Миранда. – Монотонный голос, к которому я привыкла после смерти Троя.

– Привет. Прости за ранний звонок. На самом деле я просто хотела поговорить с Кэрри. О том, чтобы быть свидетелем.

– Она говорила, что простила тебя… – Повисла пауза, затем: – Я полагаю, это очень широкий жест с ее стороны.

– Да, – отвечала я. – Можно с ней поговорить?

– Пойду позову ее. Но до этого… Мы думали, я и Дерек, что нам нужно устроить небольшую вечеринку для них до пятницы. Не будет никакого званого вечера в день регистрации. Кажется, это нехорошо. В любом случае они почти сразу же уедут на неделю. Соберемся только семьей, просто для того, чтобы пожелать им всего хорошего. Мы думаем, это важно для них. Точно придут Билл и Джуди. Завтра ты свободна?

Поистине, это был не вопрос.

– Да.

– Около семи. Позову тебе Кэрри.

Я сказала Кэрри, что буду свидетелем, и Кэрри ответила, что она рада, холодным вежливым тоном. Я сказала, что увидимся завтра, а она ответила «хорошо», словно пожала плечами. На меня нахлынуло внезапное воспоминание, как яркий луч солнечного света в ненастный день, о том, как мы с Кэрри плавали в волнах вдоль корнуоллского побережья. Мы сидели в больших резиновых надувных кругах, а волны снова и снова выбрасывали нас на берег, пока мы полностью не выдохлись от усталости и холода; наша кожа горела, натертая песком. Нам было около десяти и восьми лет. Помню, как мы вместе смеялись друг над другом, пронзительно визжали от радостного страха. Обычно ее волосы были заплетены в аккуратные косички. Улыбка была застенчивая, рот обычно закрыт, но порой на ее щеке появлялась маленькая ямочка. Думаю, появляется и сейчас.

– Думаю о тебе, – торопливо проговорила я, желая при этом упасть на колени и завыть.

Воцарилась тишина.

– Кэрри!

– Спасибо, – отвечала она. И затем: – Миранда…

– Да?

– О, ничего. Увидимся завтра.

Она положила трубку.

Я ехала на работу. Передо мной в тумане едва проглядывали дома и машины. Как тени проходили люди. Деревья, словно мрачные призраки, стояли по обочинам дорог. Был один из тех дней, в которые всегда недостаточно света, а сырость, проникая через одежду, становится второй ледяной кожей.

Дом в Тоттенхеме был тихим и холодным. Звук моих шагов гулко разносился по половицам, стук молотков эхом отражался от стен комнаты. Я выпила слишком много чашек едкого растворимого кофе только для того, чтобы согреть руки вокруг одной из кружек с отбитыми краями и в пятнах, которые владельцы оставили нам. Лучше быть на работе, поскольку что еще я могла бы делать? Никаких рождественских покупок. Никаких посиделок с моей матерью на кухне, наблюдая, как она раскладывает кружочки теста в формочки и наполняет их мясным фаршем. Никаких сплетен с Лаурой. Никакого хихиканья над одним из сюрреалистических замечаний Троя. Я работала до тех пор, пока не ссадила кожу рук, потом поехала домой и сидела в гостиной под потолочной балкой. Эта потолочная балка… Мне хотелось, чтобы потолок под своим собственным весом рухнул вниз в облаке штукатурки прямо на меня.

Я сидела так около часа, просто сидела и слушала, как капает дождь с веток уже обнаженных деревьев на улице. Затем взяла телефон, потому что нужно было поговорить с кем-нибудь. Нажала несколько первых цифр номера телефона Лауры, но остановилась. Не могла разговаривать с ней. Что я могла сказать? Помоги? Пожалуйста, помоги мне, потому что я думаю, что окончательно схожу с ума? Я всегда обращалась к Лауре, но сейчас она была для меня закрытой книгой. Подумала о том, что произошло, и почувствовала тошноту. Я подумала о будущем и почувствовала головокружение – все равно что заглянуть в бездонную пропасть под ногами.

В восемь часов я легла в постель, потому что не знала, чем смогла бы заняться. Так я лежала, держа старую рубашку Троя около лица, и ждала, когда наступит утро. Наверное, наконец я все-таки уснула, потому что проснулась, когда уже серел рассвет, мокрый снег падал, пролетая через круги света от уличных фонарей.

Точно в семь вечера на следующий день я стучала в дверь дома родителей. Открыла Кэрри. На ней была тонкая розовая рубашка, бусы вокруг шеи, отчего черты ее лица обострились. Я поцеловала ее в холодную щеку и вошла в дом.

Ремонтные работы в доме прекратились. Зияющая дыра в стене кухни была грубо заколочена досками, над боковым окном фалдами свисал кусок плотного полиэтилена. Кастрюли и сковороды, которые вынули из прежних шкафчиков, стопками стояли на линолеуме. Микроволновая печь на кухонном столе. В гостиной сняли ковер, на месте книжной полки стоял стол на козлах, заваленный инструментом. Все остановилось в тот момент, когда Троя обнаружили повешенным на моей потолочной балке.

Билл и Джуди были уже там, сидели вместе с моими родителями вокруг огня, который развел папа. Но Брендана еще не было.

– Он встречается с кем-то по поводу одной идеи, – туманно пояснила Кэрри.

Глядя на свою поредевшую семью, собравшуюся вместе, я поняла, что все похудели. Но не Брендан. Когда он появился спустя несколько минут, было заметно, что он прибавил в весе. Щеки стали более пухлые, рубашка лилового цвета натянулась на брюшке. Казалось, что даже волосы стали еще чернее, а губы краснее, чем раньше. Он встретился со мной взглядом и наклонил голову в знак приветствия с едва заметной улыбкой на губах, похожей на… что? Возможно, на снисходительное признание победы.

Теперь он стал менее обаятельным. Манера поведения была несколько отчужденная. В интонации голоса появилась какая-то наглость, когда он сообщил Кэрри, что ему нужно выпить что-нибудь покрепче. Когда он насмехался над моим отцом за то, что огонь довольно слабый, в его голосе появился оттенок презрения. Билл взглянул на него и нахмурил брови. Хотя и ничего не сказал.

При других обстоятельствах мы бы пили шампанское, но вместо него папа принес красное вино и виски для Брендана.

– Что ты собираешься завтра надеть, Кэрри? – спросила я через мгновение.

– О! – Она покраснела и посмотрела на Брендана. – Я собиралась надеть красное платье, которое купила.

– Звучит вполне резонно, – сказала я.

– Хотя я не вполне уверена, что оно идет мне.

И опять этот тревожный взгляд на Брендана, который вторично наполнял свой стакан.

– Не знаю, смогу ли его носить.

– Можешь носить все, что тебе захочется, – сказала я. – Это день твоей свадьбы. Покажи мне.

Я поставила стакан. Мы вдвоем поднялись по лестнице к ним в комнату. В последний раз, когда была здесь, я нашла веревку, которую спрятали под комодом. Отринув эту мысль, я повернулась к Кэрри. Она порылась в большой сумке, развернула ткань. У меня заболело лицо. Мне хотелось разрыдаться. Все было плохо.

– Оно великолепно. Примерь его для меня, – попросила я.

Вся моя злость на Кэрри куда-то испарилась. Сейчас я чувствовала лишь беспомощную любовь к ней.

Она выскользнула из брюк, через голову стащила розовую кофту, расстегнула лифчик. Она была худенькая и бледная. Резко выделялись ребра, и торчали ключицы.

– Пожалуйста.

Я подала ей платье, а когда она потянулась за ним, мы обе увидели, что в дверном проеме стоит Брендан. Никто не произнес ни слова. Кэрри с трудом начала надевать платье, на какое-то мгновение ее голова скрылась в красных складках, видно было только худое обнаженное тело, сияющее белизной. Ощущалась какая-то порочность в том, что мы с Бренданом можем наблюдать за ней одновременно. Я отвернулась и стала пристально смотреть в окно, в ночь.

– Вот! – сказала она. – Конечно, нужны высокие каблуки, а волосы заколю наверх и накрашусь.

– Ты чудесно выглядишь, – сказала я, хотя она так не выглядела; она потеряла все свои краски, растворилась в ярком красном цвете.

– Ты в самом деле так считаешь?

– Да.

– Хм-м… – протянул Брендан.

Он оценивающе смотрел на нее неподвижным взглядом, затем у него на лице промелькнула загадочная улыбка.