«Лично я ничего не знал о перевозке Ленина, — вспоминал позднее генерал М. Гофман. — Но если бы меня об этом спросили, то я вряд ли стал бы делать какие-либо возражения против этого, потому что в то время ни один человек не мог предвидеть, какие несчастные последствия должно было иметь выступление этих людей для России и всей Европы» (Гофман. Война упущенных возможностей, с. 148).

 Ставшая поистине легендарной личность Парвуса привлекла с тех пор внимание многих историков и мемуаристов. Мы приведем здесь отрывок лишь из одного такого воспоминания, принадлежащего меньшевику Е. Ананьину (Царскому), человеку, безусловно осведомленному и неглупому: «В 1905 г. он побывал в России и принимал участие в меньшевистской газете «Начало» (вместе с Потресовым и Мартыновым), был автором крылатой формулы «перманентная революция», узурпированной и пущенной в оборот его «учеником» Троцким. [До войны] в Берлине он жил законспирированный под именем, если не ошибаюсь, чешского гражданина Ваверка. [...] В ту пору его посещало большинство русских эмигрантов, из которых я припоминаю А. Коллонтай, Урицкого, поляка Барского. Тут следовало бы упомянуть еще какую-то темную историю с деньгами Троцкого, в которую Парвус был замешан и из которой он вышел «сухим из воды», благодаря вмешательству Бебеля. [...] Повернул он фронт в 1914 г., после объявления войны [...] занял очень правую германофильскую и шовинистическую позицию. [...] Основал в Копенгагене институт по изучению войны (в котором [из меньшевиков] работали Г. О. Биншток, Ю. Ларин и др.). Ходили слухи [...] об организации им германского шпионажа (или контршпионажа) в Черном море. В 1920 г. я был у него на его вилле [...] на Цюрихском озере [...]. [Парвус] много говорил о бессмысленной большевистской системе, приведшей Россию к анархии и хаосу — ибо по его словам, Ленин и Ко. не последовали его совету действовать с «разумной постепенностью» и вводить социализм «по этапам, маленькими дозами» (Ананьин-Чарский. По поводу статьи А. Жерби).

 В декабре 1915 года Гельфанд указал, что для организации русской революции нужно около 20 миллионов рублей. Миллион он потребовал сразу же и, видимо, получил. По крайней мере в Гуверовском архиве хранится документ — фотография расписки Парвуса: «29 декабря 1915 года мною получен миллион рублей в русских банкнотах для усиления революционного движения в России от германского уполномоченного [слово неразборчиво] в Копенгагене. Д-р А. Гельфанд (подпись).» (АИГ, Гельфанд Александр 78086-10. V, 1 л.)

Извечный спор историков: Ленин и идеи, Ленин и деньги, Ленин и власть. «В Вашем изображении, — писал Валентинов Николаевскому, — [...] Ленин перестает быть Лениным, человеком, о котором правильно говорили: не он владеет идеями, а идеи им. У Вашего Ленина не идеи, а только желание наложить лапу на «секретные капиталы». А для чего ему это нужно? Чтобы держать с помощью денег партию в подчинении. Но для чего ему нужно это подчинение? Чтобы партия шла по пути, им указанном, осуществляя идеи, им указанные. Но если это так, а это вне сомнения, то ведь главное у Ленина идеи, а не деньги. [АИГН, 508/2. НВВ — БИН, 10 января 1959, с. 1.] «Основное наше расхождение, по-моему, — отвечает Николаевский, — конечно, в общей оценке Ленина [···]. Вы считаете, что не Ленин владел идеями, а идеи им? Я считаю это совсем неверным. Конечно, у Ленина были известные идеи, которым он оставался верен с юности до конца, но этими идеями он владел с большим искусством, делая их крайне гибкими, — как никто другой на верхушке старой социал-демократии. Конечно, Вы правы, деньги Ленину нужны были не для денег. Он хотел иметь власть над партией для проведения определенной политики, но он был убежден, что если он будет иметь власть, то он сможет проводить нужную ему политику лучше, чем кто-либо другой. Поэтому для получения власти он был готов идти на большие зигзаги. Деньги были нужны для власти над партией. [...] Так он думал всегда и именно для этого не останавливался ни перед чем, чтобы завладеть кассой. [АИГН, 508/2. БИН — НВВ, 17 января 1959, с. 2.]

 Разговоры о сепаратном мире происходили между германскими агентами и дипломатами, с одной стороны, и революционерами, с другой, в течение всего 1917 года. С марта немцы ставили уже не столько на силу своей армии, сколько на дальнейшее углубление революции в России и неизбежно связанный с этим рост анархии. Заинтересованность в этом у германского правительства и русских революционеров можно признать взаимной. Поэтому не приходится удивляться, что еще 14 марта русские революционеры в Швейцарии обратились к представителям германской прессы в Швейцарии с просьбой выступить против развертывания германского наступления на русском фронте, так как подобная операция помешает намерениям установить мир. С аналогичной просьбой обратился к германскому правительству царь Болгарии Фердинанд, указавший, что было бы ошибкой использовать нынешнюю слабость России и начинать против нее наступление, так как это может привести к усилению влияния Антанты способствовать политической консолидации в стране. В тот же день, 14 марта, заместитель министра иностранных дел Германии ответил на телеграмму из Софии, что наступление на русском фронте не планируется. 16 мая статс-секретарь иностранных дел Циммерман также указывал, что германской армии лучше не наступать, так как это сплотит все элементы в России в борьбе против немцев. Разумеется, большевики это очень хорошо понимали. В. В. Оболенский (Осинский) заявил во время обсуждения вопроса о Брестском мире в начале марта 1918 года, что «еще летом [1917], когда провалилось наступление Керенского, когда немцы перешли в наступление на Рижском фронте, они, несомненно, имели абсолютную возможность раздавить русскую революцию точно так же, как русскую армию. Почему они не сделали этого тогда? Разумеется, не потому, что у них были связаны руки на других фронтах, а потому, что они рассчитывали достичь своих целей еще более легким способом: они дожидались внутреннего разложения, которое, по их мнению, должна была принести русская революция, ожидали победы партии мира, которой они считали большевиков, они рассчитывали прийти более простым способом к желанному концу.» (Седьмой экстренный съезд РКП(б), с. 82.)

«Если бы Германия отклонила переговоры с большевиками и заявила бы, что согласна вести переговоры только с правительством, избранным свободным голосованием, то большевики не смогли бы удержаться у власти». (Гофман. Война упущенных возможностей, с. 161.) Точнее, если бы Ленин не согласился на ведение сепаратных переговоров, германское правительство перестало бы его поддерживать и большевики не смогли бы удержать власть.