Несмотря на столь ясную телеграмму, подтверждающую гибель Муравьева в результате перестрелки, правительственное сообщение «Об измене Муравьева», опубликованное 12 июля в «Известиях», исказило обстоятельства его смерти. Газета писала:

«Муравьев явился в симбирский Совет и пытался склонить его на свою сторону, призывая рабочих порвать с большевиками и пойти за ЦК партии левых эсеров в его мятеже против Всероссийского съезда Советов. Но и здесь Муравьев получил решительный, полный негодования отпор. По-видимому, с Муравьевым была небольшая группа его единомышленников. Вопрос этот не выяснен. Полученные донесения говорят о перестрелке, в результате которой было ранено несколько членов симбирского Совета [...]. Видя полное крушение своего плана, Муравьев покончил с собой выстрелом в висок».

Карьера Блюмкина-чекиста не оборвалась в апреле 1919 года, когда он явился с повинной в киевскую ЧК. На Украине, уже амнистированный, Блюмкин наладил контакт с отрядом Каховской, той самой, которая подготовила убийство Эйхгорна. Однако в отряде скоро узнали, что Блюмкин сотрудничает с ЧК и доносит на своих сопартийцев. Эсеровский «товарищеский суд», разбиравший обвинение Блюмкина в предательстве и его связях с ЧК, «не установил, что Блюмкин не предатель», и приговорил его к смертной казни[1]. По постановлению эсеровского суда в первой декаде июля 1919 г. на Блюмкина произвели покушение, но неудачно: Блюмкин отделался ранением!. После выздоровления Блюмкина приняли в союз эсеров-максималистов, организацию, фактически стоявшую на большевистских позициях. И вскоре этот «отъявленный авантюрист» и «террорист», как писала о нем Свердлова[2], поступил на службу в киевскую ЧК, где снова руководил отделом контрразведки[3].

Летом 1920 года Блюмкин вернулся в Москву, чтобы начать учебу в военной академии Красной армии. Его возвращение не осталось незамеченным для германской дипломатической миссии[4], и из Берлина потребовали объяснений. Теперь уже большевикам нельзя было сослаться на то, что они не могут «поймать» Блюмкина. И советское правительство оказалось в затруднительном положении. И что было еще хуже, забытый всеми вопрос об убийстве германского посла вновь всплывал на поверхность со всеми неприятными для большевиков последствиями. Им было что скрывать. И Троцкий в секретном послании Ленину, Чичерину, Крестинскому и Бухарину первым забил тревогу:

«Необходимо принять предупредительные меры в отношении дурацкого немецкого требования удовлетворения за графа Мирбаха. Если это требование будет официально выдвинуто и нам придется войти в объяснения, то всплывут довольно неприятные воспоминания (Александровича, Спиридоновой и проч.). Я думаю, что, поскольку вопрос уже всплыл в печати, необходимо, чтобы откликнулась наша печать и чтобы тов. Чичерин в интервью или другим порядком дал понять немецкому правительству [...] что, выдвинув это требование, они впадают в самое дурацкое положение. Газеты могли бы высмеять это требование в прозе и в стихах, а по радио отзвуки дошли бы до Берлина. Это гораздо выгоднее, чем официально объясняться на переговорах по существу вопроса»[5].

И немцы, не желавшие идти на ухудшение советско-германских отношений, отступили[6]. Блюмкин так и остался жить в Москве, уже на следующий год формально вступил в партию большевиков и время от времени представлялся еще не знавшим его германским дипломатам не иначе, как убийца Мирбаха?. Позже, после окончания военной академии, Блюмкин «прославился участием в жестоком подавлении грузинского восстания»,[7] затем работал в Монголии, где «во главе ЧК он так злоупотреблял расстрелами, что даже ГПУ нашло нужным его отозвать».[8] В 20-е годы Блюмкин служил в военном секретариате Троцкого, организовал несколько провокаций[9]. Однако круг интересов Блюмкина к тому времени «расширился». В 1923 г. началось издание трехтомного труда Троцкого «Как вооружалась революция». Могло ли быть большей иронией то обстоятельство, что «подбор, критическая проверка, группировка и правка материала» первого тома этого издания производились Блюмкиным[10]. Как писал Троцкий, «судьбе было угодно, чтобы тов. Блюмкин, бывший левый эсер, ставивший в июле 1918 г. свою жизнь на карту в бою против нас, а ныне член нашей партии, оказался моим сотрудником по составлению этого тома, отражающего в одной своей части нашу смертельную схватку с партией левых эсеров»[11].

Во второй половине 20-х годов Блюмкин работал резидентом ГПУ в странах Ближнего Востока, вербовал агентов в Сирии, Палестине, Геджасе и Египте. Как агент с особой миссией он обладал неограниченной властью в Константинополе. Он въехал в Палестину с паспортом на имя Султан-Заде и странствовал по Востоку до июня 1929 г. Его шефы, В. Р. Менжинский и М. А. Трилиссер, считали его незаменимым работником. Но так было лишь до тех пор, пока он не попал в опалу...

Сведения о последних месяцах жизни Блюмкина весьма противоречивы. Вероятно, перед своей последней поездкой в Турцию Блюмкин связался с только что вернувшимся из сибирской ссылки Радеком и сообщил ему о своем намерении посетить высланного в январе 1929 года в Турцию Троцкого, жившего на Принцевых островах. Александр Орлов, один из руководителей советской контрразведки, сбежавший на Запад, пишет, что Радек тут же донес Сталину о беседе с Блюмкиным. И Сталин поручил Ягоде выяснить, с кем будет встречаться в Турции Блюмкин. С этой целью к Блюмкину, не отличавшемуся особым аскетизмом, прикомандировали секретаршей сотрудницу ОГПУ Лизу Горскую. Но, оказавшись нестойким мужчиной, Блюмкин остался истинным чекистом и ничего Горской не рассказал. Тогда Сталин решил прекратить игру. Блюмкина вызвали в Москву для доклада и арестовали по дороге в столицу[12].

Троцкий считал, что Блюмкина выдал Радек, который знал о состоявшейся летом 1929 года в Константинополе встрече между Троцким и Блюмкиным[13]. Дело Блюмкина передали в Коллегию ОГПУ. В Коллегии мнения разделились. Ягода настаивал на смертной казни. Трилиссер был против. Менжинский — воздержался от ответа. Дело передали в Политбюро, и Сталин утвердил смертный приговор[14]. По постановлению Коллегии ОГПУ от 3 ноября 1929 г. Блюмкин был расстрелян[15]. Рассказывают, что перед смертью он крикнул: «Да здравствует Троцкий!»[16].