ГАЗЕТЫ запестрели сообщениями об арестах иностранцев и о явно растущей волне враждебных чувств по отношению ко всем неяпонцам, особенно к тем, кто говорит по-английски. Делясь своим мнением о жестокости японцев по отношению к населению оккупированного Китая, европейцы, проживающие в Японии годами, могли рассказать и о нагнетании жестокости внутри самой страны. Сами японцы так боятся своей полиции и ее методов, что часто пойманный вор кончает с собой прямо при аресте. Например, одна из моих знакомых, живущая в Японии, рассказала, что недавно было совершено ограбление со взломом ее летней виллы в горах, однако, хотя она прекрасно знает, кто это совершил, у нее не хватает духу выдать вора, догадываясь, что его ожидает. В последнее время и продажные женщины, и даже воспетые поэтами гейши ощутили на себе грубое, жестокое обращение со стороны японских клиентов, которые стали вести себя так, как обычно позволяли себе лишь пьяные матросы с европейских судов. Нам самым настойчивым образом внушали, что если мы вздумаем прогуливаться вдоль побережья в сторону Аккеси, мы должны вести себя крайне осторожно: ни в коем случае не фотографировать и не проявлять интереса к тем местам, что не входят в обычный туристический маршрут. Дело в том, что вся эта часть побережья является военной зоной, и иностранцы, попадая сюда, постоянно находятся под самым пристальным наблюдением.

Тем не менее нам было трудно себе представить, что Япония — страна, которая в настоящее время пребывает в состоянии войны. Первое впечатление было такое, что люди здесь ведут спокойную, размеренную жизнь, большинство японцев хорошо одеты, производят впечатление сытых и довольных. Они останавливаются на улицах, разговаривают друг с другом, улыбаются и кажутся жизнерадостными, при расставании они обмениваются поклонами и добрыми пожеланиями. Нищих в Японии тоже можно было встретить, но не в таком количестве, как, например, в Москве. На боковых улочках, на балконах сидят женщины и что-то шьют; на натянутых веревках у входа в каждый дом развешено свежевыстиранное белье; стайки ребятишек резвятся на улицах. В храмовых парках мне доводилось видеть группы подростков, больших мальчиков или девочек, которые сидели на скамьях и читали, у некоторых из них были этюдники, и они делали наброски. Продавцы во всех магазинах изысканно вежливы и всегда готовы выставить перед вами горы всевозможных товаров, имеющихся в магазине, но при этом никогда ничего вам не навязывают. То же относится и к обслуживающему персоналу на вокзалах и ко всем простым японцам; например, все встречавшиеся нам люди всегда с готовностью старались объяснить нам то, о чем мы их спрашивали, а порой предлагали помощь прежде, чем мы успевали попросить о ней.

Каждому, кто подобно мне когда-то в юности был очарован японскими очерками Лафкадио Херна,[53] трудно отказаться от образа, созданного им, хочется верить, что Япония и впрямь сохранила свою удивительную гармонию, насыщенную красотой и высокой, изысканной культурой, которой он наделил Японию, несмотря на индустриализацию, милитаризм по немецкому образцу и попытки европеизации. Возможно, что Херн идеализировал Японию, когда писал свои очерки, и японская действительность никогда не была столь поэтична, как он ее представил. И все же меня лично не покидает мысль, что многочисленные свидетельства ее высокой, постоянно совершенствуемой художественной культуры, черты которой проявились и в архитектуре в целом, и в садово-парковой архитектуре в частности, и в развитии цветоводства, культуры, уровень которой несравненно выше западного, а также мое впечатление от всех предметов японского искусства и художественных промыслов — все это вместе взятое позволяет по-прежнему видеть Японию в радужном свете. Невольно хочется верить, что во всем плохом виновата лишь правящая клика; это она захватила власть в государстве, устранила из политической жизни нации демократические силы, которые более адекватно выражали национальные интересы; поэтому именно она, эта клика, а не кто иной, несет ответственность за все японские преступления по отношению к соседним народам. Мне доводилось слышать, что это политическое течение, которое китайцы называют «ниппизмом»,[54] представляет собой жесткий, восточный вариант тоталитаризма, ответственность за него целиком и полностью лежит на правящей в стране партии; сам народ в значительно степени является жертвой этой партии, хотя отчасти оказывается и соучастником ее деяний.

«Мы улыбаемся и улыбаемся, но наши сердца плачут», — так процитировала слова своей японской подруги одна моя знакомая норвежка, она давно живет в Японии. Ее японская подруга только что получила из Китая уже пятую белую шкатулку с прахом родственника. У нее погибли на войне два сына, два брата и два племянника, теперь у нее остались только муж и один сын, который находится на фронте.

Несколько раз на улицах нам попадалась на глаза похоронная процессия, это хоронили солдат: мы видели автобусы, в них сидели офицеры, каждый придерживал маленькую урну с прахом погибшего на белом полотнище, конец которого свободно спускался вниз; вокруг сидели одетые в траур женщины.

И все же потери японцев в войне с Китаем можно считать незначительными, если сравнивать с числом погибших во время Первой мировой войны в Европе, в любой из стран, подвергнувшихся немецкой агрессии. Как мне представляется, это связано с тем, что волю народа к свободе не так легко сломить, особенно если есть угроза самому его существованию. Воля к победе, ратные подвиги — это отнюдь не восторг перед войной, это просто инстинкт самосохранения, все остальное — выдумки и демагогия. Однако вполне очевидно, что захватническая политика японской правящей клики находит поддержку у значительной части населения. Мечта стать господами на широком пространстве Тихоокеанского региона, получить возможность использования чужих природных ресурсов неизбежно привлекает многих в стране, столь густонаселенной и, несмотря на незаурядную красоту, столь бедной полезными ископаемыми. К сожалению, теперь уже нет возврата к старым временам, когда движущей силой японского общества были только этические и эстетические стремления.

Тот факт, что война, развязанная Японией, приносит самим японцам страдания и лишения, не особенно удручает те слои населения, что связывают свои надежды с будущим, а оно, якобы, наступит в результате захвата чужих территорий. Отдельные ограничения, что уже теперь вынуждены претерпевать жители Японии, производят забавное впечатление. Так, японских женщин призывают вернуться от стрижек и перманента к традиционным японским прическам. Образцы старинных японских причесок, они, как говорят, являются подлинными произведениями искусства, мне видеть не случалось (но вероятно, их до сих пор используют в особо торжественных случаях). В настоящее же время большинство японок носит достаточно простые прически, которые им очень идут. Обычно они делают прямой пробор, а основную массу волос зачесывают по бокам свободной волной, собирая бόльшую часть на затылке. Если они делают короткую стрижку или носят волосы средней длины, а особенно перманент на американский лад, то это их просто уродует. То же самое относится и к одежде: в национальном костюме японки кажутся одинаково красивыми и изысканными, насколько я могу об этом судить, но в европейском платье выглядят нелепыми и безвкусно одетыми; тут они абсолютно не способны проявить вкус в выборе цвета и фасонов. Впрочем, одежда, которую я видела в некоторых магазинах, торгующих европейскими товарами, так же как мебель, картины, безделушки, была очень низкого качества. Дело в том, что не только бюсты Гитлера кричали о своем немецком происхождении, но и бόльшую часть продававшихся здесь европейских товаров составляло немецкое барахло, дешевое и безвкусное. Мне кажется, что измена хорошему вкусу, связанная с восприятием образцов иной культуры, проявляется и с той, и с другой стороны. Мне много раз попадались на глаза так называемые японские «художественные изделия», которые туристы скупают целыми грудами, прельщаясь их дешевизной. При виде их естественно возникает мысль, что они произведены исключительно для иностранного туриста, ни один японский бюргер, ни его жена не принесут подобного в свой дом. «Прекрасные» кимоно, сшитые из блестящего шелка, густо расшитые сражающимися драконами, с золоченым орнаментом в виде вьющихся глициний, пионов, ветвей сливы и тому подобного, причем очень грубо выполненные и кричащих цветов. За них, как я подозреваю, ни один японец не даст и ломаного гроша. Однажды я поделилась своими соображениями с продавцом одного из больших магазинов шелковых изделий на улице Мономати, там, где находятся все самые шикарные магазины. Он засмеялся, подошел к другому концу прилавка и достал несколько прекрасных хлопчатобумажных, приглушенных тонов кимоно свободного покроя, а также одноцветные шелковые кимоно, украшенные лишь скромным орнаментом в стиле раннего или позднего Средневековья. «Вот я показываю вам то, что нравится и нам самим, но ведь вы, иностранцы, как правило, предпочитаете покупать такие вещи, которые могут крикливо свидетельствовать, что вы истратили достаточное количество денег».