Я зашла в этот магазин для того, чтобы купить натуральной чесучи[55] на рубашки и пижамы для Ханса и на летние платья для себя. Ведь мы обошли весь город, обследовали все отделы самого большого универмага в Кобе, а также множество разных магазинчиков и лавок, да так и не смогли найти ничего из готовой одежды, в которой мы сейчас так нуждались. Значит, придется шить на заказ. На одной из улиц, прилегающих к нашему отелю, полным-полно разного рода ателье и пошивочных мастерских. Но оказалось, что во всем Кобе никакой ткани, кроме искусственного шелка, в продаже нет. Любезный продавец объяснил нам, что японский натуральный шелк полностью вывозится за границу, он идет на парашюты.

По всей улице, ведущей к отелю «Тор», где мы жили, располагались магазины, целиком специализирующиеся на продаже товаров туристам из Европы и Америки. Теперь торговля резко сократилась. Здесь нам предлагали действительно красивые фарфоровые вещицы, черные лакированные шкатулки, полудрагоценные камни и покрытые эмалью медные изделия. Цены были просто смешными. И тут, несмотря на обычную, присущую японским продавцам услужливость и искренность, мы не могли не заметить, что эти изделия более примитивны, нежели те старинные, которые можно было увидеть в этом же магазине. Согласно японской художественной традиции, оттенки зеленого цвета должны перемежаться оттенками золотистого, и только таким образом зелень приобретает свою подлинную яркость и блеск. Все подлинно художественные изделия в Японии расписываются натуральной золотой краской. Однако в настоящее время использование золота для подобных работ невозможно.

Конечно же, такого рода ограничения оказывают лишь незначительное влияние на жизнь простого люда. Случалось и другое: иногда месяцами нельзя было найти ни щепотки белой муки, на что особенно жаловались домашние хозяйки из Европы, так как они не могли готовить привычные им супы и соусы, печь печенье и булочки. При этом в отелях продолжали продаваться слойки, так что весьма вероятно, здесь-то все необходимое для выпечки было.

Япония испытывала острый дефицит топлива, поэтому и сами японцы, и живущие здесь иностранцы с тревогой думали о предстоящей зиме. Все опасались, что зимой будет ощущаться нехватка даже древесного угля. Пожалуй, иностранцы более болезненно переживали это, так как японцы привыкли с покорностью переносить холода.

Ходили тревожные слухи о возможной нехватке риса, основного продукта питания нации. Наши знакомые предупреждали: «Ни в коем случае не заказывайте рисовых блюд в японских ресторанах: японцы так любят рис, что готовы буквально вылизывать тарелку, чтобы ни одна рисинка не пропала, поэтому можно быть уверенным, что они собирают остатки риса с тарелок одних посетителей и подают их следующим».

Мы, правда, слышали, что прогнозы насчет урожая вполне оптимистичны. И все же Япония не в состоянии целиком обеспечить свой народ собственным рисом, и бόльшая часть населения питается импортным рисом худшего качества, но зато более дешевым. Япония вынуждена закупать рис в странах Вест-Индии, но, правда, на условиях, которые диктует она сама.

Постепенно мы стали понимать, что люди в Японии вынуждены жить по тем же законам, по каким они живут в других тоталитарных государствах. Уровень жизни народа постепенно снижается, хотя в настоящее время Япония еще не достигла его падения в той степени, какая характерна для таких государств, как Германия или Советская Россия. Но и здесь народ вынужден переносить все новые и новые лишения в виде нехватки разного рода предметов потребления, которые человек привык считать естественными и привычными; рядовой человек постепенно лишается возможности жить в соответствии со своими желаниями и склонностями; во время нашего пребывания даже выходящие на английском языке газеты были заполнены «патриотическими» воплями о том, что настал час проявить героизм, подавить в себе стремления к материальным благам ради великого и прекрасного будущего, при котором наступит всеобщее процветание. Но когда обещанное процветание наступит, об этом в газетах не говорилось ни слова, бог его знает, когда оно наступит. Единственное, о чем можно было узнать из газет, так это о том, что рай на земле для жителей Японии может наступить только в результате завоевания и ограбления соседних стран.

СУДНО «Президент Кливленд» опаздывало, оно не пришло в назначенное время в первый раз, а потом еще дважды. Время ожидания продолжалось, и каждое утро я просыпалась, разбуженная пронзительным стрекотом цикад, который напоминал звучание своеобразного оркестра. Стрекот доносился со стороны поросшего лесом горного склона, куда выходило окно моего номера в отеле. По отвесным склонам карабкались японские мальчишки с прутиками, обмазанными клеем; они ловили цикад и засовывали в крохотные коробочки-клетки из щепочек и соломы: здесь принято держать этих насекомых дома, так же как мы держим канареек; японцы находят издаваемые ими пронзительные звуки очень красивыми. Постепенно привыкнув к ним, я согласилась с этим. Теперь мне кажется, что стрекот цикад и шарканье деревянных башмаков по булыжнику составляют характерную звуковую симфонию Японии.

Стояла удушающая жара. Грозы и ливни, которые случались почти каждый день к вечеру, охлаждали воздух всего лишь на несколько часов, а потом жара становилась еще более нестерпимой. А ведь у меня была куча дел, вынуждавших меня без конца ходить по городу. То мне надо было зайти в офис мореходства, то попасть на примерку. Кроме того, был еще и наш несчастный пражанин, которого задержали в Цуруге, и мы пытались хоть как-то помочь ему. Вместе с мистером Г. мы обходили различные консульства и учреждения, связанные с помощью беженцам.

Однажды ко мне в отель на чашку чая зашла одна молодая еврейская дама. Выглядела она очень изможденной в связи с постоянным переутомлением и теми трагическими событиями, свидетельницей которых ей довелось быть в течение многих лет. Она рассказала, что недавно к ним, в приют для беженцев, прибыли поляки, человек сорок, все они были заключенными концентрационного лагеря, за их освобождение боролись, и вот наконец им сообщили, что их выпустят из лагеря и они получат разрешение уехать, но тут пришли немецкие конвоиры и сказали: «Ничего подобного, ни в какую Россию вы не поедете, вас казнят, и тем способом, каким это принято здесь у нас». Этих людей отвезли в крематорий и закрыли в печи. Охранники сказали им, что включили электрический ток. Люди, совершенно потрясенные и измученные всем пережитым, были уверены, что вот-вот скоро сгорят, и им казалось, что постепенно становится все жарче и жарче. Двое из них умерли от разрыва сердца, другие сошли с ума, это продолжалось два часа, после чего их выпустили. Конвоиры со смехом объяснили им, что это была просто шутка. Этим полякам удалось выехать из Германии. Вот такую историю рассказал один из новоприбывших моей знакомой. Этот человек прожил на свете немногим более двадцати лет, но был уже совершенно седой.

В одно прекрасное утро наш знакомый пражанин вошел в зал ресторана отеля, мы все в это время сидели за завтраком, мы тут же вскочили со своих мест, бросились к нему и так бурно пожимали ему руки, что чуть не вывернули ему суставы, ведь мы были так рады снова увидеть его. Правда, оказалось, что единственное место, куда ему дозволялось ехать, был Шанхай, а та сумма денег, которой мы совместными усилиями снабдили его, конечно же, была ничтожной, учитывая неустойчивость его положения. Так что жизненные перспективы у него были довольно неопределенны, весьма сомнительно, чтобы ему удалось получить в Шанхае какую-то работу, и, уж во всяком случае, у него не было никаких надежд заниматься своей любимой художественной керамикой. И все же это было лучше, чем ничего.

Между тем оказалось, что мы с Хансом располагаем некоторым временем, чтобы посетить Нару, это займет у нас два дня. Сам город Нара расположен у подножья низкого, поросшего лесом холма, за ним простирается большая равнина, как бы обрамленная плавно протянувшимися цепями гор, ничуть не похожими ни на острые вершины возле Цуруги, ни на горную гряду Рокко за Кобе. Времени у нас было не так много, поэтому мы не могли даже и думать о том, чтобы осмотреть сам город, я считала, что нам важнее увидеть хотя бы Хорюдзи, один из самых старинных буддистских монастырей в стране, где собраны сокровища старинного японского искусства, прежде всего скульптура и живописные полотна, которые мне доводилось видеть когда-то на фотографиях и книжных иллюстрациях, я и не мечтала, что когда-нибудь увижу их воочию.