Возможно, хозяйка усадьбы обозналась. Но доподлинно известно, что многие из них, из этих «Wandervogel»[16] или «Bettevogel», «птичек-побирушек», как мы их переиначили, привыкли каждое лето отдыхать в Норвегии, приезжая сюда почти без денег, а только лишь с фотоаппаратами, разъезжая бесплатно на попутных машинах, устраиваясь на ночлег в наших усадьбах, пользуясь гостеприимством хозяев и получая не только угощение, но порой и кое-что из одежды и денег. Поэтому неудивительно, что многие солдаты-интервенты могли оказаться старыми знакомыми. Делая зарисовки и фотографируя наши пейзажи, они любили рассказывать о плохом экономическом положении Германии, ведь им разрешалось брать с собой в дорогу не более 10 марок. Очевидно, немецкие власти предполагали, что их граждане вполне могут рассчитывать на норвежскую благотворительность. И действительно, она не подводила. А немцы, как никто другой, умеют жаловаться и прибедняться так, чтобы вызвать сострадание, когда у них нет возможности изображать из себя «немецких господ». Норвежцев же легко растрогать жалобами и стенаниями, кроме того, у нас в Норвегии считается недостойным проявлять высокомерие по отношению к тем, кто находится у вас в услужении или подчинении. В таких случаях подчиненные могут сказать: «Ну и сноб же мой начальник» или «Какая невоспитанная моя хозяйка, ее уж никак нельзя считать благородной».

Кроме того, среди немецких солдат вполне могли оказаться и так называемые Wienerbarn, «венские дети»,[17] которые в тяжелые годы были привезены в Норвегию и распределены по семьям в деревнях и городах, их поили и кормили, за ними ухаживали, проявляли всяческую заботу, чтобы обеспечить им здоровое, нормальное детство. И вот теперь оказывается, что именно так немцы готовы отблагодарить нас за все, и именно это больше всего возмущало всех нас в Норвегии в связи с немецким вторжением; у нас явно исчезала вера в то, что между нами и немцами существует некое «расовое родство». Я не раз слышала от наших крестьян: «Чтобы мы состояли с ними в родстве, да ни в жизнь!»

В сумерках, когда мы вернулись в усадьбу, сюда пришли наши солдаты. Это были парни, которые вернулись с фронта. Оборона горного перевала возле селения Квам была поручена англичанам. Теперь, в течение нескольких дней, наши мальчики имели возможность передохнуть, многим из них довелось пережить не один бой с противником, они сражались с самых первых дней, когда наши войска еще стояли к северу от Осло. Им пришлось отступать, отступать и отступать. Но они не утратили мужества и силы духа. Они сидели в темной кухне, в то время как мы готовили для них еду, стараясь сделать все как можно вкуснее, а также получше устроить их на ночь. Они решительно отказались от того, чтобы мы, женщины, уступили им свои постели. Таким образом, лежа каждую ночь в кровати на пружинном матраце, в тепле и покое, завернувшись в свою шубу, я мучилась сознанием, что наши солдаты спят на полу; они разместились повсюду, по всем комнатам в этом доме.

Никто бы и не подумал, что они уже вкусили горечь войны: они были такие же, как и любые норвежские юноши: спокойные, хорошо воспитанные, милые мальчики. Когда их расспрашивали о войне, они отвечали застенчиво тихими голосами. Они лишь сожалели о том, что их экипировка оставляет желать лучшего, что они не имели возможности получить достаточную военную подготовку и более опытных командиров, но, несмотря на все это, почти все старшие офицеры, а также младшие чины — лейтенанты и фенрики — делали все возможное. Беда в том, что все их вооружение состояло лишь из винтовок, нескольких автоматов и пушек, как при этом им было противостоять немецкой авиации и их бронированным автомобилям? Что же касается умения личного состава воевать, то тут норвежцы не уступали немцам, это совершенно очевидно, они верили, что отступление закончится и они займут свои прежние боевые позиции. А пока они просто чувствовали себя очень усталыми и голодными. Первоначально, когда они только выступили в поход, у них было с собой много провизии, да и потом, на севере страны, на всем пути передвижения их встречали женщины, которые стояли у края дорог с 10-литровыми бидонами молока, кофе или горохового супа, они получали огромные корзины с ломтями хлеба, намазанными маслом, а также корзины сваренных вкрутую яиц. Но в последние дни им редко это перепадало. К тому же они почти не спали, хорошо, если им удавалось изредка вздремнуть, сидя в грузовике, который перевозил их к месту очередного сражения.

К сожалению, никто из них ничего не знал о моих сыновьях, хотя, конечно, я и не могла ожидать, что среди этих ребят непременно попадется тот, кому довелось встретить хотя бы одного из них.

Некоторые бойцы, правда с неохотой, признавались, что, в сущности, им кажется странным то, что немцы, иногда целыми группами, отступали перед ними в бою. По их мнению, это было связано с тем, что во время наступления захватчики обычно орали, вопили или горланили песни, казалось, что перед ними не люди, а какие-то дикие звери, и возникало желание просто заткнуть им глотку. Впоследствии я слышала это от многих: склонность немцев вопить приводила норвежцев в ярость, ведь они, сражаясь, привыкли хранить молчание, как скалы.

Молодая помощница по хозяйству из семьи профессора Поше полностью взяла в свои руки инициативу на кухне, и было так приятно смотреть, с какой благодарностью принимали солдаты ее заботу о них, с какой старательностью и готовностью они помогали на кухне, старались все убрать после себя, вымыть посуду, прежде чем отправиться в поход, зная, что на их место прибудут новые их товарищи.

В МОЛДЕ[18] еще выходили норвежские газеты, и нам посоветовали отправиться туда. Мы попрощались с, казалось бы, совсем чужими для нас людьми, которые предоставили нам кров и пищу и отказались взять что-либо взамен, а только пожелали нам счастливого пути и выразили надежду на новую встречу когда-нибудь в лучшие времена.

И вот мы снова погрузились в автомобиль и отправились в ночное путешествие. Мы проехали через Думбос, стоящий в руинах, через Лесью,[19] где снег вдоль проезжей части был вспахан осколками бомб, дома стояли с выбитыми стеклами и с превращенными в щепки, сорванными с петель дверями. Мы направлялись в долину Румсдал. Было совершенно понятно, что вход в эту долину оказался трудным для англичан. С точки зрения природных условий Румсдал представляет собой типичный запад Норвегии: узкая, заросшая лесом долина с извилистой рекой на ее дне, отвесные склоны, горные вершины, устремленные в ярко-зеленое ночное небо; черные расселины в горах; над дорогой нависает зеленоватого оттенка ледник, расстояния между населенными пунктами здесь большие, сами же усадьбы очень маленькие. Железнодорожная ветка узкоколейная, дороги во многих местах такие узкие, что два автомобиля могут разъехаться с трудом, при этом все дороги причудливо извиваются по узким горным перевалам. Надо отдать должное нашей дорожной службе, которая успевала каждый день восстанавливать дороги после бомбежек, чтобы не нарушалось сообщение. На рассвете, подъезжая к Ондалснесу,[20] мы увидели красное пожарище. По обе стороны улицы горели дома, закопченные до черноты солдаты и гражданские люди старались обрушить стены горевших домов, чтобы они не завалили дорогу.

Царила весна, мы мчались в сторону фиорда, который издали казался шелковистым пятном голубоватого цвета, в нем отражались красные отблески заката и одновременно первые бледно-розовые всполохи восхода. По склонам гор всюду бежали ручьи, лужайки уже зеленели, многие солдаты прикололи к своим кителям фиалки. Вдоль всего побережья то здесь, то там проглядывали первые весенние цветы.

В следующей усадьбе, у самого моря, где мы остановились на несколько дней, хозяин пахал землю. Немецкие самолеты летали и над его усадьбой, но серые и белые клубы дыма на фоне голубого неба над горами свидетельствовали о том, что противовоздушная оборона Ондалснеса еще не сдавалась. То и дело шальной снаряд пролетал в воздухе над нашими головами, и тогда мы просто бросались пластом на землю, но, слава богу, снаряды по большей части падали в море, не задевая усадьбу. А жители Ланг-фиорда не обращали на стрельбу никакого внимания и продолжали свою работу в усадьбе или на фиорде.