Он кивнул с широко раскрытыми глазами.

— Не можешь ли ты мне рассказать об этом? — мягко попросила я.

— Не помню, — произнес он, и в его голосе послышалось отчаяние. — Я ничего не помню об этом. Мисс Меган, я ничего не помню и о том, как застрелил отца. Не помню, как взял у Гарт ножницы и наперсток, совсем не помню. И меня пугает, что я делаю что-то, о чем потом не помню.

Он сел на кровати и обвил руками мою шею.

— Помогите мне не делать этого, мисс Меган! Помогите же мне!

Я вспомнила, как обещала мальчику, что не позволю ему причинить зло ни себе самому, ни мне, и как это утешило его. И я хотела бы дать ему такую же уверенность и на будущее. Но как можно охранять и оберегать его, не зная, что он может сделать в любой момент?

— Я знаю, что ты любишь своего дядю, — продолжала я. — И все же ты попытался сделать ему больно. Ты так усердно работал над ожерельем для Озириса. Как же ты смог уничтожить его голову?

Глаза его были темными от внутренней боли.

— Как я мог? — эхом повторил он. — Как я мог сделать такую ужасную вещь?

И он зло посмотрел на меня.

— Я даже не помню, что выходил из этой комнаты. Я прижала его к себе, утешая, как только могла, и вдруг страшное подозрение зародилось во мне. Не было ли здесь чего-нибудь такого, что я пропустила, не заметив? Чего-нибудь, во что нас заставили верить и что могло быть неправдой? Что если Джереми не был виновен во всех несчастьях, которые приписывали ему? Он достаточно быстро признавался в поступках, которые помнил. Если он не мог вспомнить другие поступки… так совершал ли он их?

Такое подозрение открывало пугающие возможности, и я не решилась даже намекнуть о них мальчику.

— Ты теперь должен заснуть, — настаивала я. — Я посижу возле твоей кровати. Ты в полной безопасности. Никто не сможет причинить тебе зло.

Он закрыл глаза, полностью поверив моим словам, и это доверие потрясло меня. Но моих сил было так мало, чтобы действительно защитить его.

Свеча на бюро оплыла и почти догорела. Я встала и вышла в свою комнату за шалью. Потом вернулась, чтобы еще посидеть у кровати Джереми. Я знала, что все равно не смогу заснуть, даже если бы попыталась.

Что если некоторые из несчастий, которые приписывали Джереми, в действительности были делом рук кого-нибудь из злонамеренных взрослых? Того, кто хотел убрать мальчика, кто ненавидел его и не терпел его присутствия в доме? Если представить дело так, что мальчик казался бы окружающим все более и более неуравновешенным и опасным, то можно было достичь своей цели. Убрать его и меня — в этом, может быть, заключается часть плана?

Размышление над этими подозрениями потрясло меня до глубины души. Кто бы ни был тот, кто хотел обвинить ребенка в том, чего он не делал, подбросить улику, как это и выглядело на самом деле, к порогу невинного ребенка, он был человеком, которым руководила дикая, безграничная злоба. Джереми пошевелился и открыл глаза.

— Мисс Меган, я очень хочу попасть на церемонию открытия дома-мемориала. Она будет скоро, дней через десять. Вы не поговорите с дядей Брэнданом, чтобы он не выбирал это для наказания?

— Почему это посещение так много значит для тебя? — спросила я.

Мгновение казалось, он не знал, что ответить. Затем попытался объяснить:

— Эта церемония будет устроена в память моего отца, и, вполне вероятно, его душа будет где-то там, рядом. Возможно, я это почувствую и тогда смогу сказать ему, что я не хотел этого делать. Я хотел позвать его в той комнате внизу, но думаю, что он действительно покинул ее.

Мне очень хотелось обнять его нежно, с любовью. Но я чувствовала, что будет лучше вести себя, как обычно.

— Я поговорю с твоим дядей, — пообещала я, хотя у меня не было уверенности, что Брэндан теперь захочет выслушивать меня.

Я старалась успокоить Джереми, а он сам настолько устал, что, в конце концов, я добилась своего. Я сидела возле спящего Джереми, и новое решение росло и крепло во мне. Надо изменить все мои планы. Я не могу уйти завтра искать комнату. Я не могу, по всей видимости, покинуть этот дом до тех пор, пока не буду уверена, что Джереми находится в безопасности. Если кто-нибудь использует мальчика для тайных беззаконных целей, я разоблачу этого человека, кто бы он ни был, раз и навсегда.

Проведя оставшиеся часы ночи в кресле у кровати Джереми, к утру я чувствовала себя уставшей и совсем разбитой. Тем не менее, я поймала Брэндана в библиотеке сразу после завтрака и сообщила ему о своем новом решении. Я не осмелилась передать ему мои смутные подозрения, но сказала, что не откажусь от своего места, если только он не отошлет Джереми.

Брэндан в это утро выглядел спокойным, но озабоченным. По нему было видно, что он тоже мало спал в ту ночь. Горничная еще не пришла убирать библиотеку, и разбитые куски каменной головы все еще валялись на полу. Высокая белая корона дала трещину и отвалилась от царственного чела Озириса. Голова змеи — этот царский символ — осталась прикрепленной к отломанному куску, все так же настороженно поднимаясь, будто живя самостоятельной жизнью.

Я постаралась объяснить, что причиной, которая вынудила меня изменить свое решение, было только беспокойство о судьбе Джереми. Это было принято Брэнданом с официальной холодностью. Вопреки всякому разуму меня угнетала мысль, что он стал для меня так недосягаем. Но я сказала себе, что именно в этом состояло мое желание, и разговаривала с ним в такой же беспристрастной манере.

— Я дам вам время, — сказал он, — но не очень много и только потому, что хочу заняться расследованием обстоятельств более тщательно, чем был в состоянии сделать до сих пор. Было бы лучше поместить мальчика в какую-нибудь частную клинику, где ему предоставят хороший уход и лечение. Психиатрическая больница в Блюмингдейле не в моем вкусе. Но, по крайней мере, я чувствую большое облегчение из-за вашего согласия остаться здесь на это время.

Разговор не слишком ободрил меня, но мне теперь придется жить и довольствоваться моментом, пока я не найду ответа на вопросы, которые поставила перед собой.

Я нагнулась, чтобы подобрать плоское ожерелье, которое лежало посреди осколков, и протянула его Брэндану.

— Очень трудно поверить, что Джереми захотел разрушить то, чем так восхищался, — заметила я. — Тем более после того, как он затратил столько труда, чтобы сделать это ожерелье для Озириса.

— Именно так, — согласился Брэндан. — Сам факт лишь подтверждает иррациональность его поступков. Я уважаю ваши чувства по отношению к мальчику, Меган, но ваши эмоции не должны ослеплять вас.

Я не стала защищаться. Ведь я могла и ошибаться. Но все же мне нельзя было отступать, пока я не буду уверена до конца. Уже собираясь уйти, я вспомнила просьбу Джереми и изложила ее:

— Не позволите ли вы мальчику посетить открытие дома-мемориала? Ему так хочется побывать там. Не так уж велика милость разрешить ему это.

Как и раньше, Брэндан, казалось, весь напрягся при одном упоминании о мемориале, явно не одобряя все, что с ним связано.

— Именно этого я никак не могу позволить, — сказал он. — Зачем ему это нужно?

— Вероятно, он рассматривает это как… как наказание себе, — предположила я, не желая говорить правду о признании Джереми. — Почему вы должны наказывать его, запрещая ему побывать там?

Брэндан опустился на колени, чтобы подобрать части разбитой каменной головы.

— Я не наказываю его. Поведение мальчика слишком эмоционально, слишком непредсказуемо. Мы не можем допустить какую-либо сцену или скандал на этой церемонии. Газеты с радостью подхватят любой лакомый кусочек. Они только и ждут этого. И я не желаю, чтобы они ворошили то, что случилось в прошлом именно из-за мальчика.

Я могла понять его, но чувствовала, что для меня важнее последствия такого отказа для Джереми, о чем твердо заявила. Брэндан нашел часть каменного профиля — огромный кусок с частью лба и щеки, большую часть носа и весь рот, почти не пострадавший. Он поднялся с этим куском в руке, и было очень странно видеть каменные губы с их снисходительной улыбкой, не затронутой разрушением.