— Я всегда чувствую, что эти глаза как будто приказывают мне, — рассказывал он нам. — Возвращаюсь к ним снова и снова в попытке разгадать этот взгляд и все же никогда не нахожу ответа. Даже в наши дни мы не знаем, кого изображает Сфинкс — бога или древнего правителя, или и того, и другого. И я предполагаю, что мы никогда не узнаем, что он спрашивает у нас.

— Как Озирис? — спросил Джереми, улыбнувшись про себя, и это показало мне, что он подумал о сюрпризе, который готовился подарить своему дяде на Рождество.

Брэндан минуту изучал его. Потом сказал:

— Нет, не как Озирис. Сфинкс не судит. Он только ставит перед нами непостижимую загадку. Может быть, загадку самой жизни.

Каким странным был этот обед — возможно, для каждого из нас. Сначала я была просто счастлива, и довольна, и беззаботна, почти как Джереми, просто наслаждаясь возможностью отметить праздничное событие.

Я была рада тому, что так тщательно одета и что свечи так мягко освещали меня, и что глаза Брэндана смотрели на меня ободряюще. Мне было с ним легко и свободно, и больше я не испытывала ни гнева, ни обиды, и совсем не была в замешательстве, как это иногда бывало раньше.

Но незаметно мое настроение стало изменяться, так как мои мысли упрямо начинали течь в том направлении, о котором я не желала размышлять. Возможно, замечание Брэндана о моем платье заставило вдруг ясно, как в фокусе, увидеть то, что лежало глубоко в моей душе.

— Это платье, что на вас, Меган… Как вы называете этот цвет? — спросил меня Брэндан Рейд.

Джереми в это время с аппетитом ел, как едят все мальчики, когда они голодны, и совсем не обратил внимания на этот разговор об одежде.

— Светло-фиолетовой глицинии, — сказала я, и, на мой слух, ответ прозвучал неожиданно, как вздох. Брэндан кивнул.

— Да, здесь есть что-то голубое от лаванды, совсем бледное и нежное. Этот оттенок делает ваши волосы еще темнее — черными, как ваши серьги, но он усиливает глубину ваших глаз и делает их еще ярче. И он очень идет вам, Меган.

Я опустила глаза, растеряв прежнюю уверенность и снова ощутив слабое потрескивание льда под ногами. Огонь в камине тихо напевал свою собственную песенку о тепле и уюте, свечи заливали мерцающим светом скатерть и серебро, но минуты простоты и доверчивости ушли. Меня беспокоил взгляд Брэндана, который говорил мне больше, чем комплимент, который он только что высказал, больше, чем я смела прочитать в его глазах. Во мне поднималось желание ответить ему, встретить его взгляд, посмотрев ему в глаза открыто и откровенно. Но сейчас я остро осознала, что сижу на месте, принадлежащем другой женщине; мои руки касаются серебра, которого по праву должны касаться ее руки; высокий бокал, из которого я пила, выбран по ее вкусу и должен находиться в ее руках, а не в моих. И больнее всего я осознавала тот факт, что мужчина, сидящий напротив меня, был мужем Лесли Рейд.

— А вы прехорошенькая, мисс Меган, — сказал Брэндан. — Но тогда… Мужчины помоложе меня должны говорить вам это.

Как будто он был очень стар! Я не могла открыто смотреть в его глаза, выражавшие восхищение, но не хотела, чтобы он думал, что я готова слушать мужчин помоложе.

— Круг знакомых мне мужчин очень узок, мистер Рейд, — возразила я.

— Хорошеньких женщин должны окружать мужчины, чтобы сопровождать их повсюду, и восхищаться ими, и говорить им, что они хорошенькие. Что ты на это скажешь, Джереми?

Джереми спокойно подумал и произнес:

— Мисс Меган красивая! Она всегда красивая.

— Устами младенца глаголет истина! — засмеялся Брэндан.

Но, к моему облегчению и тайному сожалению, больше он ничего не сказал о моей внешности.

Мы приступили к яблочному пирогу, который Джереми попросил приготовить на десерт, а потом Брэндан и я сидели и пили кофе. Но хотя мы говорили о вещах незначительных, то, что я открыла для себя, испортило мне все удовольствие от вечера, и я больше не хотела, чтобы он длился и длился. Я снова ощущала опасность и знала, что прежние удовольствие и беззаботность не вернутся. Думаю, Брэндан тоже почувствовал, что настроение изменилось. Хотя мы еще продолжали игру ради Джереми, казалось, будто нечто нереальное и призрачное вошло в столовую и село между нами за стол, будто еле заметный запах фиалок поплыл в воздухе.

Мы молчали, когда поднялись из-за стола. Джереми взял карусель и понес ее наверх. Брэндан предложил мне руку, и пока мы поднимались по лестнице на второй этаж, что-то гнетущее висело на нас тяжелым камнем.

Но Джереми не понимал, что наше веселье испорчено. Поднимаясь вслед за нами, он снова завел музыкальную шкатулку, и ее простая мелодия весело зазвенела. Вдруг Брэндан засмеялся и, щелкнув пальцами, как бы отбросил все, что нас угнетало:

— Быстро! — закричал он, как только мы достигли холла второго этажа. — Под такую музыку надо танцевать!

Он не позволил мне ни подумать, ни отказаться — на это не осталось времени, даже если бы я и хотела поступить так. Он легко подхватил меня, и мы пронеслись по холлу быстрым шагом польки. Джереми держал вращающуюся карусель в руках и сияющими глазами следил, как мы, танцуя, носились по холлу туда и сюда. Когда мелодия подошла к концу и мы, задохнувшись, остановились, Брэндан не выпустил меня, а, наоборот, вдруг крепко прижал к себе сильной и властной рукой, обнимая меня. На какое-то мгновение мое тело подчинилось ему, моя голова прикоснулась к его плечу, и мне захотелось так стоять, склонив голову ему на плечо, бездумно, вечно. А вокруг нас, в такт ритму детской песенки, звучало сладкое безумие опасности. Потом, почти так же быстро, он отпустил меня.

Джереми не заметил ничего, и я остановила его, так как он уже собирался снова завести музыкальную шкатулку.

— Больше не надо, — взмолилась я. — Я не могу отдышаться.

Я не могла глядеть на Брэндана, ибо теперь всерьез была испугана. Испугана из-за себя больше, чем из-за него. Я как-то неопределенно пожелала ему спокойной ночи и, подобрав свой светло-фиолетовый трен, отправилась на третий этаж. Подойдя к лестнице, я подняла глаза и с ужасом увидела фигуру на верхних ступенях. Это была женщина в коричневом платье из мериносовой шерсти, и в глазах ее таилось бешенство. Вернулась Тора Гарт. Она, вероятно, проскользнула в дом, когда мы все наслаждались веселым обедом и не знали, что она уже здесь и наблюдает за нами с лестницы.

Сказав себе, что я не сделала ничего плохого, я заставила себя поднять глаза и встретить ее взгляд, но он пронзил меня леденящим холодом, когда я проходила мимо. Я не знала, видел ли ее Брэндан, и она не сказала мне ни слова. Она обрушила всю свою злобу на Джереми.

— Ты уже давно должен быть в постели, — выпалила она, следуя за ним на третий этаж. — Неужели мисс Кинкейд не нашла ничего лучше, как держать тебя на ногах так поздно? Утром ты заболеешь. Сейчас же в постель, молодой человек.

Неожиданно гордым жестом Джереми вручил мне карусель и твердо повернулся к ней лицом.

— Мне разрешили лечь сегодня поздно. И завтра я не заболею. Я болею, только если что-то расстроит меня.

В гневе она, казалось, забыла об угрозе, которая выгнала ее из дома несколько дней тому назад. Я подозреваю, что один только вид того, как Брэндан Рейд танцевал со мной в холле, стер из памяти все остальное.

— Ты грубый, непослушный мальчик! — прошипела она. — Сейчас же убирайся в свою комнату. Я разберусь с тобой там.

Я видела, как Джереми начал собирать все свое мужество, готовясь к ее атаке. Но прежде чем я успела прийти к нему на помощь, послышались шаги и Брэндан, взбежав по лестнице, присоединился к нам. Он быстро обезоружил мисс Гарт жесткими словами, а я стояла и слушала их со смешанным чувством облегчения и страдания.

— С этого времени полную ответственность за мальчика будет нести мисс Меган, — холодно сказал он. — Она очень хорошо показала себя, заботясь о нем во время испытательного срока. Он будет получать все указания от нее. Вас это совершенно не будет касаться. Если моя жена предпочтет оставить вас из-за ваших прежних заслуг, чтобы вы ухаживали за Селиной, то это ее дело. Вся забота о мальчике сейчас легла на меня, а я предпочитаю передать его полностью в руки мисс Меган.