— Если бы он знал… если бы он на самом деле знал… он арестовал бы меня, не так ли, дядя Брэндан?

Дядя ничего не ответил ему и только дал знак Фуллеру возвращаться домой.

Я почувствовала, что Джереми, сидящий между нами, весь дрожит, и набросила на него свою накидку.

— Как ты замерз! — сказала я. — Давай сюда твои руки. Как глупо, что ты не надел пальто. Если бы ты подождал немного, мы бы могли выйти из дома одетыми и хорошо прогуляться.

Мальчик смотрел прямо перед собой, не отвечая. Только когда экипаж завернул и включился в быстрый поток движения по Пятой авеню, он заговорил снова:

— Вы меня накажете, дядя Брэндан? — спросил он голосом, в котором чувствовалось сильное волнение.

— Ты совершил то, что запрещено, и ты это прекрасно знаешь. Значит, ты заслуживаешь наказания, — ответил его дядя. — Я подумаю об этом и решу, какое наказание подобает этому случаю.

Джереми еще дрожал, и я невольно внутренне восстала против его дяди. Когда мы приехали домой, мистер Рейд не отпустил руку виновного племянника, а повел его по ступеням в дом, предоставив мне полную свободу следовать за ними или нет, как мне заблагорассудится.

Мисс Гарт уже была дома, хотя Лесли Рейд еще не вернулась, и мистер Рейд тут же вручил мальчика попечению гувернантки.

— Дайте ему горячего молока и отправьте в постель, — приказал он ей. — Согрейте его, если это можно сделать.

Я жаждала сказать Джереми какие-нибудь слова утешения, пока мисс Гарт вела его вверх по лестнице, ухватив за руку с видом, исключающим протест с любой стороны. Но мне нечего было сказать, и я не могла одобрить его. Я ведь тоже была виновна в случившемся и поэтому поплелась в покинутую классную комнату. Огонь уже потух, а ведь ничто не наводит такую грусть, как вид потухшего очага, подернутого серым пеплом. Я замерзла и теперь дрожала почти так же, как Джереми. Мне было холодно, и я была в большом отчаянии.

Может быть, действительно, задача, которую я взвалила на себя, была мне не по силам? Вполне вероятно. Будущее рисовалось мне совсем не в ярких красках. Вряд ли я получу обещанную рекомендацию от Брэндана Рейда, чтобы устроиться на какую-либо другую должность, не говоря уже о должности портнихи или гувернантки. И все же больше всего меня тревожило не мое затруднительное положение. Меня тревожили бледное лицо Джереми, когда он напряженно сидел между дядей и мной в экипаже, дрожь в его голосе, когда он спрашивал о наказании. Всем сердцем я тянулась к мальчику и хотела помочь ему, если бы мне позволили. Но завтра утром меня могут попросить упаковать свои вещи.

— Можно войти? — раздался голос от двери позади меня. Это был мистер Рейд.

Я резко повернулась к нему и вздернула подбородок. Мне не хотелось, чтобы он догадался, что я в отчаянии.

— Позвольте мне принести извинения за неделикатные слова, которые я, возможно, произнес в ваш адрес, — высокомерно заявил он.

Я до того удивилась, что уставилась на него, не произнося ни слова.

— Не вся вина ложится на вас, — продолжал он. — Раз уж мальчика оставили полностью на ваше попечение, то вас должны были предупредить о его склонности к побегам.

Я почувствовала, что слова извинения не так-то легко давались Брэндану Рейду, и поняла, что должна принять его извинения с благодарностью и смирением. Но пока я пыталась найти приличествующие случаю слова и манеру поведения, он заговорил снова:

— Я надеялся, мисс Кинкейд, исходя из отличных результатов вашего общения с младшим братом, что ваше влияние на Джереми смягчит его. Я сознаю, что слишком рано судить о каких-либо определенных результатах, но должен признаться, что ваш способ действий сегодня меня разочаровал.

Как же быстро я забыла о том, что мне надо быть благодарной и смиренной! Во мне снова поднялось раздражение.

— Почему же, вы думаете, мальчик ведет себя таким образом?! — воскликнула я. — И почему бы ему не убегать из дома, где его никто не любит? Именно сегодня он признался мне, что ни один человек здесь не любит его. И самое ужасное, что ребенок верит в это. Он верит даже в то, что вы желаете его смерти.

Он задохнулся от возмущения, но по крайней мере не приказал мне прекратить кричать. Когда мистер Рейд заговорил, он уже сумел подавить раздражение и тон его голоса был ровным:

— Любовь не так-то легко завоевать, мисс Кинкейд.

— Я знаю, — сказала я. — Я знаю, как тяжело это должно быть для вас после всего случившегося. Но ваш брат мертв, а жизнь его сына висит на волоске.

Мистер Рейд закрыл дверь в холл, чтобы наши голоса не разносились по дому, и указал мне на стул возле холодного камина. Мне он показался еще более грустным, чем когда-либо. Сам он не сел, а отошел к окну в глубине комнаты и стал смотреть на ветви могучего аиланта.

Стараясь говорить спокойно, без эмоций, он начал рассказывать мне о своем брате. Их мать умерла, когда они были маленькими, и он, будучи старшим, большую часть своего времени опекал Дуайта. Их отец был намного старше матери — суровый, гордый, выдающийся человек, глубоко любивший своих сыновей, но часто слишком занятый в конторе адвокатов, которую он возглавлял.

— Он уже несколько лет нездоров, — с горечью сказал Брэндан Рейд. — Смерть Дуайта была для него сокрушительным ударом, и мы частично утаили от него правду о том, что произошло на самом деле. Сейчас он живет в южном районе Нью-Джерси со своей сестрой, которая моложе его. Моя тетя очень ему предана, хотя его желание поступать по-своему временами доставляет ей много хлопот. Мы все чувствуем, что ему лучше жить вдали от Нью-Йорка. Когда он приезжает сюда, он помнит только о разочарованиях и обидах, которые нанес ему город, начисто забывая о триумфах, выпадавших здесь на его долю.

Слушая Брэндана Рейда, я почувствовала его огромную привязанность к отцу и ощутила что-то еще — возможно, глубокое сожаление и боль.

— Потерять любимого сына и иметь только того, который принес ему такое разочарование…

Он выразительно развел руками, а потом криво улыбнулся мне:

— Единственное, что я могу сделать, — это проследить, чтобы ничто не тревожило его в последние годы жизни.

— Что же такого примечательного было в вашем брате Дуайте? — поинтересовалась я.

— Он был необыкновенным — ярким, как пролетающая комета, — ответил Брэндан. — А иногда столь же бездумным. Я не раз выручал его из беды в молодые годы. Джереми очень его напоминает. Когда я смотрю на него, я почти вижу Дуайта. Поверьте, ради Дуайта, да и ради самого мальчика, я хочу дать ему все для нормальной жизни. Но не просите меня любить его, мисс Кинкейд. Я не способен просто так дарить любовь. К несчастью, такова моя природа, и я ничего не могу с этим поделать.

Я вспомнила о Лесли Рейд, о его пылающем взгляде и внимании, которое он дарил ей. Здесь по крайней мере все было просто, и я вдруг почти бессознательно подумала, как, наверное, хорошо, когда такой человек дарит свою любовь. Тем не менее, даже успокоившись и поняв, что он хотел мне разъяснить, я не склонна была проявлять к нему милосердие.

— Вы могли бы в крайнем случае и притворяться, — сказала я. — Даже притворное чувство и интерес могли бы помочь. Подумайте, как может себя чувствовать мальчик, если он чувствует неприязнь со стороны окружающих?

Брэндан Рейд покачал головой:

— Его нельзя обмануть притворством. Он не глуп.

Я собрала все свое мужество и задала ему вопрос, который не решилась бы задать, если бы беседа не приняла такой оборот:

— Как это случилось? Не расскажете ли вы мне?

Неожиданно, к огромному моему удовольствию, он тут же, без колебаний, согласился. Сжато, уверенным тоном он рассказал о том, что произошло той ночью, когда Дуайт Рейд был убит собственным сыном. Незадолго до этих событий, в тот же трагический день, мальчик был непослушен. Видимо, всем Рейдам свойственна вспыльчивость, и даже более мягкий по характеру Дуайт тоже был вспыльчив. В тот день Дуайт Рейд потерял терпение и, выйдя из себя, дал своему непослушному сыну хорошую взбучку. Но тут разъярился Джереми. Он всегда протестовал против физического наказания, и тогда он ударом отбросил руку отца, выкрикивая угрозы. Его отец тут же пришел в себя и рассмеялся на такую реакцию. Никто не воспринял мальчика всерьез.