— Прежде всего ты должен отвезти меня в дом отца, — сказала она. — Я хочу побывать на втором этаже. Я хочу вспоминать мою прежнюю комнату. Как еще я могу начать вспоминать?

— Это просто сделать. Надо дать несколько дней твоему отцу, чтобы принять Корниша, и затем я поговорю с ним о том, что тебе надо осмотреть дом. Но мы не должны связывать это с твоим желанием вспомнить что-нибудь относительно алмаза. Иногда мне кажется, что твой отец не желает знать, что с ним стало, так же как и с остальными алмазами. Он стал почти с суеверным ужасом относиться Кимберли.

— Возможно, он прав, — пробормотала Сюзанна. Дэрк засмеялся и обнял ее.

— По крайней мере, мы спасемся от депрессии. Ты снова поправишься, не так ли, дорогая? Ты не будешь больше беспокоиться относительно Мары?

— Нет, если ты скажешь, что беспокоиться не о чем, — ответила она. Блаженство от ощущения миновавшей опасности, от его любви, такой близкой, было единственным чувством в эту минуту. Она сделает все, чтобы ему было приятно.

Через несколько дней утром, имея уйму свободного времени, Сюзанна спустилась к библиотеке в конце авеню, где начиналась Эдерли-стрит, чтобы просмотреть, несколько книг о фотографии. Когда, подобрав нужную, литературу, она выходила из дверей, то почти столкнулась с Томасом Скоттом, стоявшим на ступеньках библиотеки с книгой в руках. Он перелистывал страницы и был так поглощен своим занятием, что не заметил ее, и она была поражена происшедшими в нем переменами.

Он стоял в своей обычной позе, сторонясь каждого, кто поднимался по ступенькам. Он был полностью сосредоточен на книге, которую держал в руках, и ей пришло в голову, что если сфотографировать его здесь, то снимок может оказаться подходящим для планируемой серии.

Если он увидит ее, то снимок будет испорчен, поэтому она поспешно навела на фокус и установила диафрагму. Когда щелкнул затвор, Томас, оторвавшись от страницы, взглянул вверх и увидел ее. Быстрым вороватым движением он захлопнул книгу и спрятал ее у себя под мышкой.

— Я надеюсь, ты не возражаешь? — спросила Сюзанна, несколько запоздало сконфузившись по поводу своего вторжения в его личные дела, — Ты… ты так подходишь для хорошего снимка, так отлично смотришься здесь, на ступенях, и… — Она замолчала, так как Томас и не пытался что-либо ответить.

Через мгновение она увидела враждебный блеск в его глазах Затем его невозмутимость вернулась к нему, и он поднялся к ней по ступенькам.

— Доброе утро, мадам, — проговорил он вежливо, так и не ответив на вопрос о снимке.

— Как мой отец? — спросила она, желая удержать его и, возможно, найти путь загладить свою бестактность, оправдаться, если это будет необходимо.

Томас жестом указал в сторону садов.

— Мистер Ван Пелт сейчас там, если вы хотите его видеть. — Он коснулся рукой своей шапки и ушел, держа книгу все так же под мышкой. При всей его учтивости она чувствовала, что он осуждает ее действия и имеет на то основания. Но перемены в его лице, которые она увидела на короткое время, когда он листал книгу, заинтересовали ее, и ей захотелось узнать, что за книга могла вызвать их.

Она еще немного задержалась на тротуаре, наблюдая за пассажирами и спешившим транспортом. Обычная разношерстная толпа наполняла Эдерли-стрит. Здесь были малайские женщины с покрывалами, проходящими через лоб к подбородку, цветные посыльные мальчики в белых тропических шлемах, «прикрытые аборигены» — босоногие, завернутые в покрывало, что отличало их от тех, кто покинул резервацию давно. Было много белых людей и, конечно, множество цветных Кейпа.

Повернувшись в сторону садов, она не сразу пошла, будучи не вполне уверена, что хочет видеть отца. Ни одна из ее встреч с ним не стала счастливой, и, возможно, он испытывал не больше радости в ее компании, чем она. Однако поскольку Томас может рассказать ему, что видел ее, то учтивость требовала подойти и перемолвиться с ним словом.

Она шла по тропинке в этот не исследованный еще ею угол садов позади мраморной статуи сэра Джорджа Грея, джентльмена в длинном пальто и узких штанах, который когда-то был здесь правителем. Затем обогнула огромный древний дуб, возле которого на скамейке сидели рядом цветные мужчина и женщина, о чем-то горячо споря. Это место было не «только для европейцев»

Тропинка привела ее в тихий уединенный уголок, где она сразу же увидела знак — этот сад был выделен для слепых, на зеленой скамейке под лучами солнца сидел отец, его руки покоились в характерной позе на рукояти трости, и выражение лица было таким мечтательным и добрым, что она с трудом узнала его.

— Доброе утро, папа, — сказала она нерешительно. — Я только что встретила Томаса на ступеньках библиотеки, и он сказал, что вы здесь.

Он воспринял ее появление без удивления и указал на место на скамейке возле себя.

— Не хочешь ли ты присоединиться ко мне? Я сидел здесь и думал о твоей матери.

Прежде всегда, когда он упоминал имя Клары, в его тоне появлялась холодность. Но теперь звучала нежность, которой она раньше не слышала. Она присела рядом с ним молча, боясь нарушить состояние очарованности, снизошедшей на него.

— Помнишь ли ты, как сильно твоя мать любила цветы? — спросил он.

— Помню, — ответила она. — Цветы она любила больше всего в Южной Африке.

Ненадолго воцарилась тишина. Когда он заговорил снова, воспоминания о Кларе все еще владели им.

— Она любила этот маленький сад. Она любила небольшие пахучие цветы — английские цветы, которые очень отличались от ее южноафриканских любимцев. Помнишь ли ты, что она обычно делала, когда мы приходили сюда?

Сюзанна не помнила. Она не помнила ничего, связанного с этим местом, за исключением, возможно, статуи сэра Джорджа Грея, которая была ей смутно знакома. Загадочная детская память что-то удерживала, а что-то отметала.

Отец продолжал:

— В те дни мы оба были зрячие. Однако когда Клара приходила сюда, она любила играть в одну игру — она хваталась за мою руку и притворялась слепой. Я вел ее по кругу, а она наклонялась своей хорошенькой головкой к цветам и ловила их аромат. Затем она угадывала каждый цветок по запаху, и почти всегда оказывалась права.

Сюзанна почувствовала стеснение в горле и не могла говорить.

Отец продолжал рассказывать, вспоминая молодую Клару, какой ее не могла помнить Сюзанна, и нотки любви в его голосе были удивительны. Сюзанна всегда считала, что Клара убежала от человека, который принес ей страдания и не любил ее.

— Почему она покинула Южную Африку? — спросила она — От чего она убегала?

Он не ответил ей прямо.

— Мы должны помнить, что твоя мать была очень хрупкой. Ее легко было ранить, и она никогда не перенесла бы несчастий. Она сломалась от испытаний, которые выпали на мою долю.

— Но вы, должно быть, нуждались в ней тогда, — резко сказала Сюзанна. — Как она могла покинуть вас в такой момент?

Он повернул к ней непроницаемую поверхность своих темных очков, как будто бы ее слова удивили его. Но он ничего не сказал, и она знала, что он ей не ответит. Он начал рисовать тростью неразборчивые знаки на земле возле своих ног, и серебряная рукоять отражала солнечные лучи в глаза Сюзанны.

— Я обратила внимание на вашу трость — заметила она. — Она очень красивая.

Он повернул к ней голову.

— Она была подарена мне друзьями несколько лет назад. Видишь ли ты тиснение на серебре?

Взяв у него трость, она стала изучать символы на рукоятке и увидела, что они представляют собой три флага Южной Африки. Один — государственный флаг Британского Содружества, другой — флаг Оранжевой Республики, а третий — флаг Бурской Республики. Когда она вернула ему трость, он провел по тиснению указательным пальцем.

— Три флага — не один флаг, — сказал он загадочно, и ей захотелось узнать, который из трех он любит больше.

Опершись на трость, он поднялся со скамейки, и она встала вслед за ним.