Он увидел ее почти сразу. Несмотря на толчею, царящую на дорогах Южной Стороны, где трудно задержать взгляд на чьем-либо лице, она была заметна. Парень из «Чикагского бюллетеня» говорил, что она выходит на работу и что, при необходимости, ее можно найти здесь. «Ищи на пол пинты девушку и на полную кварту фотоаппарат», — сказал он. Большой необходимости не было, однако Дэрк пришел, сгорая от любопытства увидеть ее беззащитной в рабочей обстановке.

Наступил промозглый августовский вечер, и этот район Чикаго был не особенно привлекателен. Серый цвет преобладал в туманных очертаниях поездов и дорог, в лицах рабочих, в небе и озере, в окружающих зданиях. Несмотря на сгущающийся мрак, он легко нашел ее, она прыгала в толпе как веселый воробей, щелкая фотоаппаратом и уворачиваясь от снующих санитарных машин. Ее оранжевый шарф, похожий на яркий язык пламени, позволял без труда следить за передвижениями его обладательницы. Ее волосы были убраны под бесформенный коричневый берет, теплое пальто скрывало очертания ее хрупкой фигуры, а ботинки на плоских каблуках позволяли ей совершать проворные прыжки при поиске подходящего ракурса.

Под прикрытием покосившегося гаража Дэрк зажег сигарету и с интересом наблюдал за происходящим. На улице явно не происходило ничего интересного, и она скоро должна была закончить свою работу. Нет нужды торопиться, можно подождать подходящего момента.

Странно, что он так отчетливо помнил тот момент, когда в последний раз видел ее. Ей было семь, ему шестнадцать. В то утро она карабкалась на скальную гряду, проходящую через пески Кемпской бухты на другом конце света, тогда у нее в руках тоже был фотоаппарат — детский фотоаппарат. Она упрямо желала сделать этот снимок. Возможно, он запомнил то давнее утро в Кейп Пенинсула так хорошо, потому что еще никто не относился к нему с таким горячим обожанием, как маленькая Сюзанна Ван Пелт в ту пору, когда он был не слишком уверенным в себе шестнадцатилетним парнем.

Он продолжал наблюдать за девушкой с фотоаппаратом, размышляя, как лучше обратиться к ней. Наверное, не стоит сразу же говорить ей, кто прислал его или почему.

Сделав достаточное количество снимков, Сюзанна перекинула свое снаряжение через плечо и отправилась через дорогу в его направлении. Она двигалась все еще в надежде опытным глазом фотографа найти неожиданный сюжет и потому не слишком обращала внимание на рельсы и шпалы под ногами. Носок ее небольшого коричневого мягкого кожаного ботинка зацепился при перешагивании через рельс, и она растянулась, прежде чем Дэрк успел прыгнуть навстречу и поймать ее. Она поднялась сама, в первую очередь, заботясь о сохранности своей камеры.

Дэрк увидел, что она была крайне озабочена, почти испугана и, поворачивая фотоаппарат в руках, искала повреждения. Возможно, он был взят ею в редакции и был очень дорогой. Только после того, как она убедилась, что тяжелая камера цела, она приподняла полу юбки из шотландской ткани и осмотрела кровавое пятно: шлаком был порван чулок и повреждено колено.

— Ох, — сказала она. И затем более глухо, как будто под влиянием поздно пришедшей мысли: — Проклятие!

Дэрк, не показывая виду, что его позабавило такое нерешительное богохульство, шагнул ей навстречу.

— Как скверно получилось. Разрешите помочь вам. Позвольте вашу камеру, и давайте отойдем отсюда.

Остатки страха покинули ее, и взгляд, который она подарила ему, прямой и ясный, ее огромные глаза выделялись на небольшом лице с острыми чертами. Спокойствие неожиданно вернулось к ней. Она была маленькой, домашней, с веснушками на носу и слишком большими глазами, когда он впервые увидел ее. Теперь ее нельзя было назвать хорошенькой, но лицо ее было способно обратить на себя внимание мужчины и заставить взглянуть снова. На нем все еще виднелись следы веснушек, рот был подвижный, улыбка добродушная. Тяжелое теплое пальто скрывало фигуру, но выглядывавшие из-под полы ноги были изящны, а кисти рук слишком хрупки, чтобы удерживать такую тяжелую камеру. Ее мать, слегка легкомысленная американка, как он помнил, также была маленькой и изящной женщиной.

Она не позволила ему взять у нее камеру, однако оперлась о предложенную руку, сделала, хромая, несколько шагов, пока не заставила себя идти твердо.

— Все в порядке, — сказала она. — Я должна прямо сейчас отнести эти пленки в газету. — Ее произношение было чисто американским. В нем не осталось следов ни английского, ни языка африкаанс.

— Разрешите мне проводить вас, — сказал он. — Мы можем поймать такси на соседней улице. Разве вы дойдете пешком так далеко?

— Я могу идти, — уверенно сказала она и снова с удивлением посмотрела на него. Ее карие с крапинками глаза мучительно искали ответа на вопрос: «Я знаю вас? Я вас уже где-то видела, правда?»

Они достигли тротуара, и он, подняв палец, остановил такси и открыл дверцу. Девушка только на мгновение заколебалась, но затем села в машину. В машине она очень осторожно прикоснулась носовым платком к пораненному колену, затем сняла свой ужасный берет и провела рукой по коротко остриженным волосам. Он снова посмотрел на нее. Странно, что он помнил ее глаза и забыл ее волосы. Они были светлые, золотисто-каштановые. Они были короче, чем ему нравилось. «Надо будет убедить ее отрастить их, — подумал он, — если мне суждено оказать влияние на ее жизнь».

— Скажите мне, где мы встречались, — попросила она, внимательно вглядываясь в него.

Такси следовало по Мичиган-авеню мимо роскошных магазинов, расположенных по краям бульвара подобно светящимся бусинкам на серой нити. В окнах высотных зданий над головой светились тысячи огней, обдавая своим жаром туман.

— Я намекну вам, — сказал он ей — Можете ли вы вообразить широкий берег с очень белым песком и нагромождение больших плоских скал, обрывающихся к морю? Можете ли вы припомнить ряд пиков, выстроенных в одну линию и наклоненных в одну сторону?

Она широко раскрыла глаза, непроизвольно прикрыв рот ладонью.

— Двенадцать апостолов! Южная Африка, конечно. А ты — Дэрк, Дэрк Гогенфильд!

— Итак, ты вспомнила, — сказал он, несколько удивленный тем, что ему стало приятно.

Ее глаза ликовали.

— Вспомнила? Конечно, я вспомнила! Как я могла не вспомнить? Я была сумасшедшая от любви к тебе тогда. Все мои герои воплотились в тебе одном, включая Пауля Крюгера и Сесла Роудса.

Слабая улыбка искривила ее губы, и у него возникло странное желание увидеть ее улыбку радостной, а смех громким. Но ее лицо было неподвижным и печальным.

Он взял ее левую руку и стянул перчатку из свиной кожи. Кольца на третьем пальце, по крайней мере, не было. Следовательно, осуществить желание старика будет несколько проще.

— Однажды ты мне дала пощечину этой рукой, — напомнил он. — Помню, как я был удивлен, что удар у маленькой девочки получился таким тяжелым. Кажется, в твоей правой руке была кукла.

— Я тоже помню, — сказала она. — Ты оскорбил мои чувства. Ты подшучивал над моей дорогой Мариеттой, и я должна была показать, что ненавижу тебя.

— Но тебе это не удалось. — Он говорил уверенно. Она, по крайней мере, совсем не ощущала его неуверенности или обидчивости, свойственной мечтательному, чувствительному мальчику — Какой смешной маленькой плутовкой ты была. Я любил разыгрывать из себя героя перед тобой, хотя и не заслуживал твоих чувств, обретенных таким путем.

Она отдернула руку и стала развязывать оранжевый шарф на шее, как будто искала занятие для рук. Едва уловимая улыбка исчезла.

— Тебя прислал ко мне мой отец? — спросила она прямо, и мягкость исчезла в ее голосе и повадке.

— Я нахожусь одновременно в деловой поездке и на каникулах, — сказал он, но ответ не удовлетворил ее.

— Если он прислал тебя за мной, ответ будет только отрицательным. Мне сейчас двадцать три. Я не слышала о нем шестнадцать лет, пока он не написал недавно, вскоре после смерти моей матери. Я не знаю его. И не хочу знать.