— Мы получили отчет. Он представлял угрозу для безопасности.

— Нет, мистер Громов. Это система. Система выбросила его вон.

— Не понимаю вас.

— Центральный комитет решил, что профессор чересчур много о себе возомнил. Руководители партии боялись, что он сможет претендовать на место в верхушке, на их место. Они стали сеять слухи, намекать, что он, дескать, ненадежен. В результате Жуан Рибейру, один из лучших, один из самых верных служителей нашего Дела, лишился своего поста в партии. Более того, его выгнали с работы, он сидел в тюрьме, мистер Громов.

— И все-таки я не понимаю.

— Расспросите товарищей из Центрального комитета Португальской компартии — тех, кто был в Центральном комитете в тысяча девятьсот шестьдесят первом или шестьдесят втором году.

— Я понимаю, что у вас есть повод для возмущения.

— Рибейру — верный друг. Центральный комитет подло обошелся с ним.

— Обещаю вам, мы проведем полное расследование, — заявил Громов, разумеется, не собиравшийся проводить никакого расследования.

— А теперь скажите, что вам от меня надо, — уже спокойнее сказала она.

Собственный гнев и уверенность в себе удивили Андреа. Вот, оказывается, на что она способна, стоит выйти из сферы влияния Льюиса.

Руки Громова, ненадолго расслабившиеся у него на коленях, непроизвольно сжались в кулаки. Он утратил инициативу и должен был во что бы то ни стало вновь овладеть разговором, иначе как заставить эту женщину сделать то, что от нее требуется?

— Мы входим в критическую фазу отношений с Западом, — начал он.

— И с Востоком тоже, поскольку Китай обзавелся водородной бомбой.

— К нашим отношениям с Западом это не имеет отношения.

— Да, но теперь вы окружены со всех сторон, а Запад после Пражской весны относится к вам с особой настороженностью.

Может быть, следовало попросить Крейга остаться и помочь ему справиться с проклятой бабой? У Громова это никак не получалось.

— Чтобы мы могли перейти к следующей стадии, стадии переговоров, нам требуется для начала обеспечить себя полноценной информацией.

— Вы хотите, чтобы я шпионила для вас? — вскинулась Андреа. — Чтобы я отказалась от своей жизни, от научной работы, от моего…

— От вашего любовника? — подхватил он. — Да нет, не обязательно. Из Лондона до Кембриджа не так уж далеко.

Любовник. Это слово пробило ее защитные механизмы. Неужели Льюис рассказал ему о них все? Любовник. Странное слово. Однокоренное с «любовью», но значит совсем не то. И никак не подходит к тому, чем стали они с Льюисом друг для друга. Но этот человек сказал «любовник», значит, так сказал ему сам Льюис. Стремительно вращающаяся воронка увлекала Андреа вниз, а она хваталась за какие-то мелочи в тщетной надежде выкарабкаться.

— Нам нужно, чтобы вы поступили на службу в британскую разведку, — продолжал Громов, поближе наклоняясь к Андреа, глядя ей прямо в глаза. Он почувствовал, что какие-то его слова попали в цель, вот только не знал, какие именно. — Если вы по-прежнему сочувствуете, точнее, если вы по-прежнему верите в то, что мы пытаемся осуществить, то будьте так добры, вступите в контакт с вашим старым другом Джимом Уоллисом.

— Джим работает в административном отделе.

— Это просто замечательно! — У Громова аж слюнки потекли, как будто он сладкого пирога отведал.

— Что вас интересует? Общая информация или что-то конкретное?

— Вы несколько встревожили меня в начале разговора, мисс Эспиналл.

— Прошу прошения, если я была чересчур агрессивна.

— Я уж подумал, не поменялись ли ваши идеологические установки, — продолжал Громов, думая про себя: так-то лучше, она уже извиняется.

— Установки не поменялись. Но к Центральному комитету ПКП в составе шестьдесят первого — шестьдесят второго годов у меня есть определенные претензии.

— Иногда взгляды человека меняются вместе с финансовым положением. — Воткнув нож, Громов еще и повернул лезвие, чтобы проучить строптивицу. — Если человек из нищеты вдруг попадает в иную обстановку, становится обеспеченным, начинает смотреть на других сверху вниз…

— Я прожила полжизни в Португалии под властью доктора Салазара. В Португалии и колониях. Можете не беспокоиться, я не обуржуазилась.

— Ну что ж. Пожалуй, так даже лучше, вы имели возможность посмотреть на все с иной стороны.

— Неужели Льюис не объяснил вам? Если уж вы не знаете этого из своих источников, он должен был вам сказать, что это фашистское, капиталистическое, империалистическое, авторитарное государство отняло у меня мужа и сына.

— Как приятно иметь дело с человеком, который разделяет наши позиции и эмоционально, и интеллектуально. Простите, что поначалу я сомневался в вас. Мне не следовало сомневаться, учитывая вашу родословную.

Смысл последнего слова — довольно комичного в устах коммуниста — не сразу дошел до Андреа. Она призадумалась над своей «родословной», но в голове ее все еще звучали слова о муже и сыне, погибших по вине португальского империализма в колониальной войне. Громов, укрывшись за айсбергом своего непроницаемого лица, наблюдал, как работает ее разум.

— Не возражаете, если я закурю? — спросила Андреа.

— Сколько угодно.

Она вслепую порылась в сумочке, продолжая нащупывать ускользавшую мысль. Достала сигарету, Громов поднес ей огонек. И тут слово вернулось, а с ним вернулся и смысл: «родословная».

— Так значит, мистер Громов… значит, и моя мать работала на вас?

— Да, — подтвердил он. — Она очень помогла Делу. Она занимала ключевой пост в администрации.

— Не понимаю… Не уверена, что понимаю…

— Она так и не объяснила нам почему. Большинству агентов, которые соглашаются работать на нас, хочется непременно объяснить причину. Это смягчает чувство вины. Ваша мать была не из таких. Она так и не вступила в коммунистическую партию — в отличие от вас.

— Кто ее завербовал?

— Ким Филби, еще во время войны.

— Он что-то знал о ее мотивах?

— Он знал только, что это глубоко личные, эмоциональные мотивы, которые она предпочитает не разглашать. — Громов, судя по всему, умел изъясняться лишь канцелярским языком. — С нашей точки зрения такой мотив предпочтительнее. Те, кто работает только ради денег… эти люди… они уже тем самым проявляют нездоровые капиталистические наклонности. Мы старались вознаградить вашу мать за тот риск, которому она подвергалась, но как-то раз она сказала мне, что этот излишек ей даже неприятен.

— Так это вы оставили венки на ее могиле?

— Да. Один венок от меня, другой от товарища Косыгина. Такая малость — в знак признания ее заслуг.

— Она работала в бухгалтерии.

— Ключевой пост, можно сказать.

— С тех пор наверняка нашли кого-то подходящего на эту должность. Мама ушла на пенсию четыре года тому назад.

— Поговорите с Джимом Уоллисом. Напомните ему…

— Вы говорили, вам требуется конкретная информация?

— Кажется, на этот вопрос я еще не ответил, — подхватил Громов. Теперь он чувствовал себя уверенно и говорил как по писаному. — Действительно, есть одно дело. Одри занялась им перед выходом на пенсию. Как вам известно, легче всего внедрять резидентов в Германии, поскольку в обеих частях страны сохраняется один и тот же язык и много общего в культуре. Немецких агентов практически невозможно раскрыть, если только их не выдадут. Сейчас мы готовимся к переговорам с Западом, в первую очередь с канцлером Западной Германии Вилли Брандтом. У нас есть несколько стратегически размещенных источников, которые поставляют нам жизненно важную информацию для подготовки к переговорам. Нескольких из этих агентов — не самых важных — мы уже потеряли, однако хотелось бы иметь гарантии, что больше такого не произойдет. Кроме того, похоже, что в наших рядах, причем на весьма высоком уровне, имеется предатель, и мы никак не можем его вычислить. Все это причиняет нам серьезные неудобства. С тех пор как Филби покинул Компанию, наша оперативная информация становится все скуднее.