Кровавой Роуз в палате не оказалось. Дыба для увечных тоже исчезла, но подругу Вилли явно еще не выписали: на подушке красовался роман Джеки Коллинз. «Роуз не могла уйти далеко», — подумала я и двинулась по коридору.

Я решила заглянуть в больницу по дороге домой. Конечно, я устала, но мечтала не об отдыхе. Меня измучил нездоровый интерес к моей персоне: сначала цветочник, затем этот кошмар перед рыбной лавкой Кензо, а на закуску — целый час телефонных разговоров, который потребовался, чтобы уладить все проблемы женщины, славившейся, как я поняла, чутьем на молодые таланты. Постепенно я поняла, как меня воспринимали собеседники и чего я на сегодняшний день добилась в жизни. Девушка, прячущаяся за кем-то другим, — вот кто я была такая. Сперва Мисти, а теперь вот модели. Я чувствовала себя книгой, ненавидящей свой переплет. Мне хотелось открыть страницы, чтобы меня прочитали и поняли. Поэтому я не пошла сразу после работы домой. Решила сперва навестить человека, на которого я могу положиться, который посмотрит на меня и прочтет всю правду между строк.

Коридор выходил в больничный садик. Залитый солнцем квадрат с травой, кустиками и беспорядочно расставленными креслами-каталками. Медсестра тоже была там, но лишь одной пациентке составлял компанию «флорист и дилер в одном лице». Я притормозила за стеклянной дверью, не уверенная, чему именно собираюсь помешать. Нога Кровавой Роуз все еще упакована в гипс, а на коленях лежит потрясающий букет пестрых тюльпанов. Цветочный эквивалент пламени, туго перетянутый лентой. Как раз в это время медсестра стала переходить от кресла к креслу. Время приема лекарств, сообразила я, глядя, как моя знакомая взломщица, улуча удобный момент, просовывает руку между бутонами.

Добряк Уильям сидел, подложив под себя руки и задрав колени, словно мальчишка. Очень большой мальчишка. Настолько большой, в сущности, что я засомневалась, получится ли у него вновь подняться на ноги. Он сотворил что-то со своей прической, заметила я: сделал косую челку, словно жаждал вернуться к первобытной дикости. Но вот что действительно заинтересовало меня, — так это взгляд, которым Вилли то и дело окидывал Роуз, когда думал, что та не видит. Он напомнил мне святого Бернарда — надежный как скала, но настолько, черт возьми, меланхоличный, что иметь с ним дело не было никакого желания.

Мне захотелось немедленно протолкнуться в дверь и вбить в башку Добряка немного мозгов, попросить его расслабиться и рассказать Роуз о том, что творится у него внутри. С красивыми ногтями или без, но если он так и будет молчать, то, скорее всего, потеряет ее. Я даже ухватилась за дверную ручку, но толкнуть дверь уже не смогла. Как можно вламываться в чужой монастырь, размахивая уставом собственного сочинения? В общем, вместо этого я поплелась по коридору обратно, оставив Добряка Уильяма самостоятельно разбираться со своей жизнью, пока я отыскиваю телефонную будку, чтобы наладить собственную.

Трубку снял Павлов. Я вздохнула с облегчением, но в то же время испытала укол разочарования.

— Ты уже говорил с ним?

— Погоди, Циско, дай мне срок.

Я забилась в глубь будки, присев на корточки под козырьком так, словно не выносила близкого соседства с системой пожарных разбрызгивателей.

— Но ты же обещал, — возмутилась я. — Слим сейчас с тобой?

— Его только что разнес в клочья случайный камнепад, если ты об этом. Да, он со мной, пока не перезапустит уровень.

— Тогда не откладывай, — взмолилась я. — Поговорите по душам. Для меня это действительно важно. — В трубке послышалось карканье: это брат открыл рот прежде, чем придумал, что сказать. Поэтому я вклинилась снова — на тот случай, если он вдруг заявит, что передумал. — Моя жизнь зависит от тебя, Павлов.

— Я обязательно сделаю это, — подтвердил он, уже как бы оправдываясь. — Мне и без того весь день худо из-за этого растреклятого табло, так что, пожалуйста, не наезжай.

— Тебе все еще надоедают?

— Скажем так: если я нахожусь в гостиной и роняю какой-то предмет в «живую зону», то так и оставляю его там лежать.

— Ну и правильно, — сказала я. — Сделай доброе дело, Павлов. Поговори с ним, пожалуйста.

— Для разговора нужно выбрать время и место, — ответил он, уже чуть холоднее. — И повод.

Подумав, я извинилась за настойчивость.

— Просто эти мысли не дают мне покоя с тех пор, как я ушла на работу. Куда бы я ни сунулась, мне все кажется, что за мной наблюдают, и я просто хочу вернуться в дом, где смогу немного отдохнуть. По крайней мере, там за мною точно ведут слежку.

— Странно, что тебе вообще удалось сегодня выйти.

— А что такое?

— Этим утром, — сказал Павлов, — примерно через час после твоего ухода я собирался выйти купить молока. Путь мне преградил целый курган из рекламных проспектов, воспевавших пиццу, на коврике у двери. Почтовый ящик был забит так плотно, что я испугался, уж не погребен ли весь мир за дверью под толстым слоем отпечатанных в дешевой типографии рекламных листовок.

— Может, у них ценовой конфликт? — предположила я.

— Это больше напоминает осаду крепости, — ответил мне брат. — Я попытался открыть дверь, и она увязла в бумаге. Пришлось распечатать новый мусорный пакет, чтобы убрать в прихожей. Можешь поверить? Слим думает, что конкуренты «Поппа Итальяно» пытаются напихать в кадр побольше пиццы, чтобы заставить Картье поменять спонсора.

— Напихать побольше? Хорошая мысль. Две пиццы на дом по цене одной.

Павлов ненадолго умолк. Я вообразила, как озадаченный моим легкомыслием брат наскоро пересматривает содержание ответной проповеди.

— Ну ладно, — смягчился он наконец. — Я поговорю со Слимом, но ситуацию с рекламными проспектами тоже надо обсудить.

— Ясно, — сказала я, улыбаясь в трубку. — Повесим на дверях одно из тех объявлений, которые запрещают совать в ящик рекламу и бесплатные издания, отваживают коммивояжеров и все такое.

— Плакаты тут не помогут, — сказал брат. — Если объявление заметят дети, то в нашем почтовом ящике окажутся экскременты и бог знает что еще. Единственный способ изменить положение вещей — это поговорить с человеком напрямую.

— Вот и займись этим. — Не было нужды пояснять, что в виду имеется Слим. Дав брату время догадаться самостоятельно, я добавила: — Полагаюсь на тебя, Павлов.

Ума не приложу, как Добряк Уильям проскочил мимо незамеченным, но его уже не было, когда я вернулась в садик. По пути к выходу он непременно должен был миновать телефонную будку. Поразмыслив, я наскоро проверила содержимое сумочки, прежде чем выйти на солнце. Как знать, не подложил ли он туда что-нибудь, пока я стояла отвернувшись? Чтобы предупредить о слежке?

— Гляньте-ка, Циско! Собственной персоной! Наконец-то!

Кровавая Роуз выкрикнула это, будто сидела на последнем ряду стадиона. Наушники на ее голове растолковали мне эту поразительную реакцию, когда я неторопливо приблизилась и просто сказала: «Привет». В сотый раз за день люди обернулись на меня посмотреть. Я присела за креслом-каталкой Роуз, заняв уже примятое Добряком место на траве. Фигуру больной обтягивал шелковый халат сливового оттенка с серебристым пояском и пепельной строчкой вдоль одного из лацканов. Она выдавила для меня улыбку, и сигарета в ее губах сразу приняла горизонтальное положение. Роуз сдернула наушники. Взломщица-рецидивистка, кажется, не замечала, что привлекла всеобщее внимание.

— Что слушаешь? — спросила я. — Мне понравится?

Проводок тянулся к тюльпанам на коленях Роуз. Тогда-то я и сообразила: под цветами не плеер, а портативный компьютер. Крышка была прикрыта, словно створка раковины, и я догадалась, что, какая бы музыка ни звучала в наушниках, ее, по всей вероятности, скачивали из Сети. Роуз назвала мелодию, и я тут же забыла о сетевых примочках.

— Вступительные такты к сериалу «Скорая помощь» и случайный набор музыкальных фрагментов из первых серий.