Аргументы в поддержку такого толкования, а также расхождения в вычислениях разных интерпретаторов могут служить богатым материалом для дискуссии, однако нам сейчас достаточно вспомнить ключевую фразу этого пророчества, которая звучит так: «А в половине седмины прекратится жертва и приношение, и на крыле [святилища] будет мерзость запустения» (Дан 9:27). Некоторые толкователи думают, что речь здесь идет о крестной смерти Христа и об окончании жертвоприношений.

Несмотря на то что некоторые христиане видят в этом пророчестве «краеугольный камень» веры, история интерпретации отрывка показывает, что он не сразу попал на столь почетное место, потому что ни в Писании, ни в ранних текстах иудаизма мы не найдем упоминаний о том, что это пророчество содержит указание на время прихода Иисуса или его миссию. Лишь где–то спустя два столетия после рождения Христа два отца церкви, Климент Александрийский (t 220) и Тертуллиан (t 240) связали это пророчество с воплощением и смертью Христа, однако оба толкователя видели в нем указание на 70 год н. э., когда римляне разрушили Иерусалим. История интерпретации Дан 9:24–27 очень любопытна, но для наших целей достаточно понять тот факт, что христианская община «открыла» это пророчество через много лет после смерти Иисуса. Тем не менее многие поколения христиан находили в этих словах утешение и ободрение.

Итак, мы рассмотрели различные пророчества и теперь можем с уверенностью сказать, что мессианская надежда неизменно сохранялась на протяжении многих веков, сначала в Ветхом Завете, где народ Божий нетерпеливо всматривался в будущее, ожидая того, кто должен прийти. Затем, когда на земле появился Иисус Христос, по меньшей мере отдельные иудеи признали в том, кто пришел, своего Искупителя. Многие отвернулись от этого кроткого человека, который говорил, что ему надлежит умереть за их грехи, но многие обрели в нем источник жизни. Уверовавшие в него распространили эту Благую весть по всему миру, они распространяют ее и сегодня. Нам не кажутся в равной степени убедительными все аргументы, которыми пользовались на протяжении веков для доказательства того, что Иисус из Назарета воплощал в себе ветхозаветную надежду. Но мы можем увидеть, что Бог применял множество самых разных способов, чтобы вселить веру в сердца людей.

Когда я понял, что Бог и в самом деле использует самые разные пути к сердцам людей, это позволило мне возвести дом моей веры на надежном камне. И теперь мне нечего бояться, когда начинает дуть ветер. Это было для меня не только большим облегчением, но и источником великой радости. Может быть, отчасти именно поэтому я вижу в надежде на приход Мессии лучшую историю и Ветхого Завета, и Нового Завета, несравнимую ни с какими другими историями всего мира. Это благая весть, которой стоит делиться с другими.

Теперь, когда я перехожу к ветхозаветным молитвам, мне трудно сдержать свой энтузиазм, потому что они помогли мне разрешить два важных вопроса христианской жизни и богословия. Фактически именно изучение молитв Ветхого Завета помогло связать эти два вопроса, которые казались мне несвязанными, но оба сильно меня мучили, и вот один из них стал решением для другого. Когда два несчастливых человека находят друг друга и вступают в брак, принесший обоим счастье, на которое радостно смотреть, это добрая новость. В настоящей главе я расскажу о чем–то подобном.

Что же это за вопросы? Один из них касается псалмов, где псалмопевец совершенно открыто выражает свою жестокость, чувство своей правоты или богооставленность. Как может боговдохновенный автор быть настолько злобным? Может ли человек Божий с такой силой жаждать мщения своим врагам? Одним словом, во многих псалмах переживания псалмопевца крайне далеки от христианского идеала. И особенно остро эта проблема стоит перед христианином, который считает Библию Словом Божьим и потому не вправе просто отбросить те части Писания, которые ему не по вкусу. Если мы хотим оставаться в рамках традиции, которая видит в Библии Слово Божье, у нас есть только две возможности: забыть о сложных местах Писания или постараться их понять. В этой главе мы поговорим о последней возможности.

Вторую проблему сложнее очертить, но она касается почтительной дистанции, которую христиане часто соблюдают по отношению к Богу, из–за чего им трудно быть честными и открытыми со своим Создателем. Мне кажется, эта проблема чаще встречается у консервативных христиан, которые с детства привыкли к мысли, что Бог свят, причем иногда эта мысль граничит со страхом. Разумеется, существует правильный страх Господень, но встречается и нездоровый страх, который ближе к панике, чем к уважению. У меня такой страх выражался не в паническом ужасе, но в подчеркнутой вежливости, которая делала мои отношения с Богом банальными и поверхностными. Иногда я как бы стеснялся сказать Богу, что у меня болит. Я не смел признаться Ему, что чего–то не понимаю в Его путях. Когда мои переживания были слишком неопределенными, я не решался Ему это сказать. Я чувствовал, что должен носить дежурную улыбку на лице и показывать Богу, что я считаю себя Его счастливым ребенком, который доволен всем, что происходит в жизни.

Сегодня я задним числом понимаю истоки такой вежливости в отношении Бога: это несколько «ужастиков» Библии (история Озы, 2 Цар, 6, дети и медведицы и т. д.), несколько речений из Книги Притч (про «мерзости», см. Притч 3:32; 12:22; 28:9) вкупе с Екклесиастом («Не торопись языком твоим…», Еккл 5:2). Эти и другие библейские тексты отложились в темных чуланах моего сознания и оказывали злотворное действие на мою жизнь. Конечно, все это было почерпнуто из Писания, но я не могу вспомнить, чтобы кто–то сознательно старался привлечь мое внимание именно к этим текстам. Быть может, я был слишком чувствительным мальчиком, который слишком болезненно воспринимал укоры. Не знаю. Как бы там ни было, я носил в себе карикатурный образ Бога, который не соответствовал тому образу Бога любви, в которого я верил «официально». Если бы меня в то время спросили, в какого Бога я верю, я бы не задумываясь ответил, что верю в Бога, который любит меня и заботится обо мне. Но фактически это было бы не всей правдой, потому что за этими прекрасными словами в моем сознании стоял несчастный Оза и сорок два ребенка, а над ними возвышался Бог с огромной палкой. И потому я привык вести себя осторожно и сдерживать свой язык в присутствии Бога. Моя душа терзалась, но ее мучения я глубоко прятал. В конце концов, кто пожелал бы стать мерзостью пред Господом?

Теперь мы можем совместить эти две проблемы: жестокие и страстные слова псалмов и мои вежливые и плоские молитвы великому Богу вселенной. Вы можете себе представить мое потрясение, когда я впервые начал читать псалмы. Неужели так выглядят люди Божьи, говорящие от имени Бога и вдохновленные Духом? И Бог в ответ не поражает их смертью? Это совершенно дикие молитвы, но они напечатаны в моей Библии! Однако, может быть, вы давно не читали псалмы и вам надо привести примеры тех строк, от которых некогда у меня волосы вставали дыбом? Приведу несколько самых ярких примеров.

Первое место, возможно, здесь должен занять Пс 136:9. Здесь псалмопевец изливает свою ярость против давнишних врагов Израиля эдомитян[6], заключая эту «молитву» такими словами: «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» Можно взять также Пс 16, который стоит сравнить с новозаветной историей о мытаре и фарисее (Лк 18:9–14): «Услышь, Господи, правду, внемли воплю моему, прими мольбу из уст нелживых (стих 1) Ты… искусил меня и ничего не нашел; от мыслей моих не отступают уста мои. (стих 3) Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои (стих 5)». Псалмопевец совершенно искренне благодарит Бога за то, что Он не таков, как другие люди. И наконец, Пс 21. Человек Божий осмеливается здесь жаловаться на то, что Бог его оставил (стих 1). Более того, он же прямо утверждает, что Бог допускает несправедливость, потому что Он слышал молитвы «отцов наших», но не внемлет молитве псалмопевца (стихи 2–6). Удивительная дерзость. Как человек смеет говорить такое в присутствии Бога?