— Его, — говорит Исузу, указывая на экран.

— И его, — добавляет она, помечая номер три.

Пожар, причиной которого назовут плохую проводку. Это что касается номера два. А номер три? «Что случилось с его подушкой безопасности?» — вопрошает телевидение. — «Почему отказали тормоза? Из-за чего он так сильно давил на педаль газа? Может быть, это призыв к возвращению?»

Ведется расследование. Предполагаю, что они будут брать интервью у его друзей и родственников — так же, как они сделали с другими. Но мы с Исузу перестали следить за сообщениями. Мы исчерпали свой лимит.

Пришло время позволить ранам затянуться.

У нас с отцом Джеком есть маленький ритуал, который повторяется каждый раз, когда мы только-только увидели друг друга. Начинается с того, что я спрашиваю: «Как жизнь?»

— Вечна и неизменна, — отвечает отец Джек, исполненный вечной усталости вампира.

Это шутка, которая всегда была весьма недалека от истины.

Но не теперь.

Не теперь, когда в моей жизни появилась Исузу — появилась, чтобы напоминать мне, как быстро может лететь время. Не теперь, когда есть Маленький Бобби Литтл в телевизоре — для сравнения. Бобби — все еще маленький, все еще симпатичный, все еще резвится в своей детской спаленке. Скорее всего, эти сценки генерируются компьютером или записаны на пленку, чтобы прокручивать их раз за разом, год за годом. Почему другие не обращают внимания на его таинственную способность не становиться старше? Кто знает? Когда вы ребенок, вам кажется, что детство длится вечно, и вампиры, неподвластные разрушительному действию времени, впали в детство, вернулись к детскому восприятию времени. Наверно, им кажется правильным, что Бобби Литтл не взрослеет. Наверно, это просто потому, что у них нет живых Исузу, которые помогут им узнать о времени немного больше.

В старых фильмах течение времени обычно показывают с помощью стенного календаря, листки с которого облетают, как осенние листья. Нечто подобное я ощущаю сейчас, в своей квартире. Иногда мне кажется, что наши волосы должны разлетаться, точно сильный ветер бьет в лицо. Или какой-нибудь мультипликатор должен пририсовать к нашим спинам длинные черные линии — просто чтобы показать, как быстро все происходит, как быстро растет один из нас, в то время как другой просто стоит на месте, сдуваемый напором этого движения. Возьмем, к примеру, сегодняшнюю ночь. Я сижу в гостиной и читаю книгу о брачных ритуалах насекомых, а Исузу окопалась в ванной. Похоже, она сделала это место своим лагерем, откуда совершает разведывательные вылазки. Цель вылазок: быстро перекусить, быстро крикнуть «Эй!», быстро схватить «лентяйку», чтобы посмотреть, нет ли по телевизору чего-нибудь более интересного, чем передача, которую я решил посмотреть — а потом снова вернуться в ванну, к своим секретным занятиям. Я только что прочитал о том, что самка богомола обезглавливает самца во время полового акта, когда Исузу издает вопль, от которого моя холодная кровь леденеет.

— Марти, помоги мне! — взывает она, словно я еще не отшвырнул книгу и не подлетел к дверям ванной за пол-удара сердца — время, которое прошло между криком и объяснением.

Дверь заперта, но я — вампир, перед которым встала определенная задача. Замок, если разобраться, всегда был не более чем символом приватности, а защелку я потом починю.

— Что случилось, Иззи? — взываю я, уже в ужасе перед тем, что могу обнаружить.

Мне потребовалось пол-удара сердца, чтобы достичь ванной… еще пол-удара, чтобы сорвать дверь с петель… и все, о чем я думаю — это окно ванной. Стекло в нем, конечно, рифленое, и снаружи вы ничего не увидите. Но окно есть окно, и последнее время Исузу торчит там часами. Ясно, что она не сидит в темноте. Жечь в ванной свет часами — это не в обычаях вампиров. Некий внешний наблюдатель может над этим задуматься. Он может сделать определенные выводы. Потом прийти сюда однажды ночью, чтобы изучить это окно — просто ради собственного любопытства. Он попытается открыть окно, выбьет стекло или, возможно, обнаружит, что рама не заперта. Он тоже поставил перед собой определенную задачу… и найдет мою маленькую Исузу.

Моя и без того ледяная кровь начинает остывать до абсолютного нуля.

Я отодвигаю выбитую дверь и ищу осколки стекла, какие-нибудь признаки борьбы. Я ищу тень или отражение злоумышленника, который пытается скрыться в дверном проеме или за шторкой душевой кабины. Я ищу предательские точки на стенах и потолке.

Ничего. Никаких стекол, никаких силуэтов, никаких кровавых брызг. Только Исузу, которая сидит на унитазе со спущенными до щиколоток джинсами и трусиками, с полотенцем на коленях, обхватив свой живот и раскачиваясь из стороны в сторону.

— Что такое? — спрашиваю я, замечая слезы и ужас в ее глазах.

— Я умираю, — стенает она. Я вижу, что на краю ванной висит мое «Руководство Мерка». — У меня Эбола! — вопит Исузу.

— О господи! — выдыхаю я, и рука сама прикрывает мне рот.

Теперь смыслу и цели моей жизни предстоит погибнуть в возрасте тринадцати лет от таинственного вируса, который разжижает ее внутренности — в настоящий момент это представляется мне вполне вероятным. Я — отец и параноик, и для какой-то части моего сознания за один этот миг проходит несколько лет.

— О господи, — повторяю я, мельком увидев жертву лихорадки Эбола, изображенную на страницах «Мерка».

— Смотри… — Исузу встает с унитаза, обертывая полотенце вокруг талии, как юбку.

И я чувствую запах, так что мне даже не надо смотреть — запах столь же знакомый, как мое собственное имя. В унитазе кровь. Ее кровь.

Мое очередное «господи» не вылетает наружу, потому что ладонь все еще прижата к моим губам, что очень кстати: это позволяет скрыть улыбку. Я понял, в чем дело, но Исузу еще не поняла.

Чтобы не разочаровать мою маленькую девочку — которая, судя по всему, становится молодой женщиной, — я бросаю быстрый взгляд на «первичные симптомы». Эбола… Я делаю над собой усилие, чтобы превратить усмешку, все еще прячущуюся под моими пальцами, во что-нибудь чуть более подобающее случаю. Выражение на личике Исузу помогает этого добиться. Я опускаю руку, прочищаю горло.

— Хм…

И умолкаю. Боже мой, внезапно я понимаю, что я — мужчина. Не вампир, говорящий со смертным. Не взрослый, говорящий с ребенком. Нет. Я — человек, который высаживается на необитаемом острове… вернее, мужчина, который высаживается на острове, где не обитают мужчины, без компаса и проводника, а главное — без адекватного запаса эвфемизмов для обозначения предметов женской гигиены.

И внезапно ловлю себя на том, что снова начинаю думать о женщинах. Я не виделся ни с одной представительницей женского пола с той самой ночи, когда привел домой Исузу. До настоящего момента я занимался исключительно ее воспитанием. Мы были заняты тем, что играли в «ладушки», утрачивали взаимопонимание, наказывали друг друга и снова налаживали отношения. Пока это была работа для одного человека, при некотором невольном участии отца Джека. Этого было достаточно.

Но не теперь. Внезапно для меня становится очевидно, что воспитанием Исузу, начиная с этого момента, должны заниматься двое. И я снова начинаю думать о том, чтобы пригласить кого-нибудь на свидание. Это будет трудно. Это надо делать быстро. Но, как бы то ни было, это позволит найти маму для Исузу. Маму, на попечение которой я смогу передать в подобные моменты мою девочку.

— Хм… — повторяю я снова.

Чтобы выиграть время, я подбираю «Справочник Мерка», сверяюсь с ним, перелистываю, потираю подбородок, словно размышляя над диагнозом, который поставлю своей девочке.

— Может быть… — говорю я тихо, — может быть, есть другое объяснение.

Очевидно, Исузу ожидала чего-то подобного. Она вырывает книгу у меня из рук и тычет пальцем в главу, посвященную геморрагической лихорадке. Потом протягивает справочник мне.

— Ну да, — говорю я. — Это тоже подходит, но… — я закрываю книгу и кладу ее обратно на край раковины… а если честно, кладу книгу на пол и наступаю на нее. — Думаю, это кое-что не столь…