В этом есть свой плюс. Искусственно поднятая температура тела позволяет нам снова видеть наше дыхание. Какая мелочь — пар, вырывающийся изо рта. Но он символизирует, что мы живые существа, а не просто не-мертвые. Вид этого легкого облачка вызывает у вампира примерно те же чувства, что и результат действия виагры на какого-нибудь дедулю.

А теперь сложим все вместе. Плохая видимость? Теплая одежда и пар изо рта больше не вызывает подозрений? Плюс среднесуточная температура, которая убивает микробов лучше, чем старый добрый листерин,[67] даже если ваше дыхание благоуханно, как старый ржавый помойный бачок?

Да, думаю я. Каникулы. То, в чем нуждаемся мы с Исузу. Отдохнуть от всего.

Я покупаю ей парку в «JCPenney»,[68] в отделе для скороспелок — это под секцией «Гроб, Склеп и Преисподняя». Все, что требуется, чтобы выдернуть провода — это хороший рывок, но как быть с пером? Это уже другая история — особенно после того, как Исузу шлепается на распоротую подушку, и в комнате с минуту кружится маленькая метель.

— Эй, папочка, — произносит она тихим, слишком глубоким голосом, похожим на скрип ржавых железок. На всякий случай я не замечаю, что она подавлена. На всякий случай я не слушаю ее крики о помощи. — Что всегда поднимается?

Прежде чем ответить, я выплевываю перо.

— Цены, — бормочу я.

Это половина шутки, которая обычно очень нравилась моему отцу. Другая половина звучит так: «даже цены на то, что упало».

Исузу жует резиновый виноград — еще одна дикая привычка, которую она завела в последнее время. На кончике ягоды есть отверстие, в том месте, где она когда-то прикреплялась к резиновой лозе. Исузу научилась издавать с помощью этих штук чмоканье и звонкие щелчки — в свое время мы для этого пользовались жвачкой — и развлекается этим постоянно, потому что знает, как меня это достает. Другой вариант: она прикрепляет виноградину на кончик языка и показывает ее мне — для того, чтобы поглумиться над своим старым папочкой.

Именно это она делает сейчас, и я быстрым движением срываю с ее языка резиновую ягоду. Чпок!

— Будешь так делать — на языке вскочит болячка, — говорю я. — Советую об этом задуматься.

— Ага, точно, — отвечает она, вытаскивая еще одну из кармана пижамы. — Не, серьезно. Что ты решил затеять?

И снова смачное «щелк»!

— Я? — переспрашиваю я. — Маленький отпуск.

Исузу выглядит так, словно я только что ее шлепнул. Она перестает жевать. Она так любила доставать меня, но я единственный, кто оказался в ее распоряжении. И это ясно читается у нее на лице: сама мысль о том, что я уеду хоть на какое-то время, пугает ее больше, чем геенна огненная.

— Куда… — начинает она, — к-к-куда ты едешь?

О, вот что мне нравится в статусе родителя. Возможность безнаказанно мучить своего отпрыска. Я позволяю себе немного потянуть удовольствие.

— В Фэрбенкс, — говорю я. — А-Кей.[69]

— Епты-ы-ыть…

— Следи за языком!

— Извини, — бормочет Исузу. Пауза. Пауза. — Аляска?

— Двадцатичасовые ночи, детка, — говорю я, откладывая в сторону несколько перьев, которые приземлились мне на плечи. — Город развлечений для взрослых… — я выдерживаю паузу, а потом — «Ву-х-х-ху!!!» и отвешиваю короткий тычок невидимой боксерской груше, словно молоденький вампирчик… ну, скажем, тот, что гораздо моложе меня.

«Кто ты такой? — говорят глаза Исузу. — Кто ты такой и что ты сделал с Мартином?» Потом ее губы решают озвучить это чувство, поскольку глаза не обвинят их в плагиате.

— Кто… ты… — начинает она.

— Ты еще не понимаешь, для чего это? — я встряхиваю парку, поднимая новую снежную бурю.

«Мое! Мое! Все это мое!» — говорят глаза Исузу. Ну, или что-то в этом роде.

— Ты шутишь? — произносят в это время губы.

Ее обычный голос, не приглушенный, не похожий на скрип ржавчины.

— Не-а.

— Ты правда берешь меня с собой? — вопрошает она с волнением и настойчивостью, которых я слишком давно у нее не замечал.

Некоторое время я молчу, предоставляя ей ждать ответа. Томиться в ожидании. Потом даю ее парке нового пинка, улыбаюсь и позволяю утиным перьям кружиться вокруг нас — легким, как каламбур.

Есть одна вещь, которая не просто изменилась, как все на свете, а изменилась к худшему. Авиаперелеты. Нет, не обслуживание на линиях — обслуживание всегда оставляло желать лучшего. Стоимость билетов. Одно из дополнительных преимуществ, которое вы получаете, став вампиром — возможность покупать самые дешевые билеты, поскольку вы летаете исключительно ночными рейсами. Теперь, когда других рейсов просто не бывает, вам приходится платить по полной, чтобы возместить авиакомпании «убытки», которые она несет из-за того, что самолеты днем не летают.

Хорошо, я признаю, что координировать перелеты стало намного сложнее. Например, такая элементарная вещь, как путешествие с востока на запад, требует строгого следования расписанию — откровенно говоря, на большинстве авиалиний понятия не имеют, за каким чертом это нужно. В зависимости от времени года самолет, который летит из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, могут не выпустить, если задержка рейса составит чуть более получаса. Дело даже не в том, что сам полет занимает целую ночь. Перелет — не единственное, что вы должны вписать во временной интервал от заката до рассвета. Вы должны учитывать время, которое требуется пассажирам, чтобы приехать в аэропорт в пункте посадки и уехать из аэропорта в пункте назначения, время на то, чтобы сдать и получить багаж, время, которое требуется секьюрити, чтобы подвергнуть унизительному осмотру каждого третьего, и так далее, и тому подобное. Вы можете попробовать выразить протест, но вряд ли улыбка аэрофлота покажется вам столь же дружелюбной, когда в аэропорту на автопилоте приземлится самолет с мясными поджарками на борту.

Впрочем, кое-кто от этого только выиграл. Например, владельцы гостиниц, расположенных в аэропортах и по соседству, наверняка заметили, что доходы от их бизнеса растут как на дрожжах. Единственный безопасный способ долететь от побережья до побережья летом, когда ночи особенно коротки, состоит в том, чтобы взлетать и садиться, взлетать и садиться — и так пару ночей кряду, а может быть, и больше. И в каждом месте пересадки вам придется снимать комнату. К примеру, наше путешествие в Фэрбенкс — это четыре ночи и три гостиницы.

Единственная реальная проблема, с которой мы столкнулись — это туалет. Пищу я добываю обычным способом, совершая набеги на ближайший зоомагазин. Но продукцию моего маленького кухонного комбайна надо куда-то девать. Это потребовало творческого подхода, и мне пришлось вспомнить, что раньше у слова «уборная» было другое значение.[70] Спорю, у обслуживающего персонала «Red Roof»[71] это открытие вряд ли может вызвать бурный восторг.

Но это не единственная вещь, которая выдает присутствие смертного. О да, нам с Исузу есть что скрывать. Она натягивает на руки перчатки, получает солнечные очки, голова у нее замотана марлей, как у Клода Рейнса в «Человеке-невидимке».[72] Утром перед отъездом я делаю исключение из правила, которое никогда не нарушается, и предлагаю Исузу сжечь некоторое количество оставшихся перьев.

— Дай им разгореться и затлеть, — говорю я.

Потом прошу ее взять то, в чем ей предстоит ходить, включая перчатки и целый рулон хирургической марли.

— Пусть как следует продымятся, — объясняю я.

— Пахнет дерьмово, — сообщает Исузу, когда я опутываю ее голову дымной марлей, как бальзамировщик будущую мумию.

— Запах как запах, — возражаю я. — Горелый белок.

— Ага, — отзывается она. — Вот я и говорю.

В такси, в аэропорту, при получении багажа — мне приходится всего лишь снова и снова повторять одно-единственное слово, которое приводит в ужас любого вампира и которого достаточно, чтобы положить конец любым разговорам: